Выстрел на Лахтинской

— Это болезнь, при которой увеличивается количество эритроцитов, то есть красных кровяных шариков. Если у здорового человека их число не превышает пяти миллионов, то у больных эритремиеи оно увеличивается до шести-семи миллионов. Лечат это заболевание кровопусканиями. Так вот, Николай Петрович сделал больному кровопускание и решил отмыть эритроциты, а заодно посмотреть под микроскопом, не разрушились ли они. Но опыт не удался, хотя Николай Петрович и отмывал кровь в центрифуге, недавно полученной из Франции.

Как я понял, это ужасно расстроило профессора Панкратьева — он возлагал на новую центрифугу много надежд.

— Почему же так получилось? — заинтересовался Маргонин.

— Кровь больного при центрифуговании свернулась. Известно, что у человека кровь свертывается быстрее, чем у животных. На результат опыта, по-видимому, подействовала и жара — вероятно, необходима специальная центрифуга с охлаждением...

После долгих споров мы пришли к выводу, что о применении предложенного Панкратьевым метода человеку пока не могло быть и речи.

— Пока? — переспросил Маргонин.

— Да, именно пока, — подтвердил Александр Николаевич, — со мной нехотя согласился и Панкратьев. Я опять-таки посоветовал в случае отравлений делать вначале кровопускание, а затем переливать пострадавшему кровь от донора. «Но где-то сейчас уже переливают кровь?» — спросил тогда Панкратьев. «В Москве, Ленинграде, Харькове. Думаю, что не за горами освоение этого метода в Ташкенте», — ответил я.

Я понимал, что наш разговор означал для Панкратьева крушение всех его надежд: ведь разработка какого-либо метода лечения в эксперименте должна обязательно закончиться использованием его для человека, иначе незачем, как говорят, и огород городить. Когда я узнал о гибели Николая Петровича, то сразу подумал, что его смерть в какой-то мере была результатом и нашего с ним нелицеприятного разговора. Но поступить иначе я не мог, да и не предполагал в то время, что это произведет на него столь сильное впечатление, — тяжело вздохнул Канев.

— Панкратьев в то время переживал тяжелую личную драму, — вмешался Маргонин, — ему все казалось, что молодая жена его не любит. Видимо, Николаю Петровичу не следовало жениться на женщине моложе его почти на 30 лет.

— Гм... — пригладил усы Канев, — моей жене столько же, а мне уже скоро пятьдесят, но живем мы, как говорят, душа в душу... А вообще многому студенты медфака могли бы поучиться у Панкратьева. Своими идеями он мог наделить десятки научных работников, и какими идеями! Тут и консервация сердца теплокровных животных, и сохранение тканей человека в течение долгого времени, и оживление нервов, и прижизненное промывание крови... Если бы Николай Петрович не погиб, то, возможно, через несколько лет мы были бы свидетелями больших открытий в области медицины...

 

В деканате Маргонин узнал, что студентка медфака Римма Медведева — ближайшая подруга Марины сейчас находится на занятиях по микробиологии. Кафедра микробиологии располагалась в одном из кирпичных домов, построенных на территории больницы после организации медицинского факультета.

Открыв тяжелую дверь с медной, начищенной до блеска ручкой, Маргонин оказался в коридоре. Справа и слева несколько дверей вели в аудитории. На одной из них кнопками был приколот лист ватмана с надписью «Лаборатория». Маргонин вошел. Почти всю комнату занимал длинный стол, на котором стояло несколько микроскопов. За одним из них сидел молодой человек и что-то рассматривал, время от времени подкручивая микрометрический винт. Увидев вошедшего, он поднялся с места.

— Я хотел бы видеть студентку Медведеву, — сказал Маргонин, — в деканате мне сообщили, что она занимается здесь.

— Хорошо, я ее вызову, вы пока присядьте, — и молодой человек указал на стоящий у окна стул.

Через несколько минут по коридору застучали каблучки, и в комнату вошла девушка со светлыми волосами, заплетенными в две длинные косы, с ямочками на щеках и большими голубыми глазами. Чем-то она напоминала Маргонину Аню, от которой он недавно получил письмо с обещанием приехать после окончания учебного года в школе.

— Мне хотелось бы побеседовать с вами о Марине Панкратьевой, — сказал ей Маргонин.

В это время в лабораторию с гомоном и шумом ввалилась стайка студентов.

— У нас сейчас занятия по микробиологии. Профессор распорядился, чтобы мы работали здесь, так как все аудитории заняты, — сказал один из них.

Маргонин с Медведевой вышли.

— Я из уголовного розыска, — он показал свое удостоверение. — Здесь, как я вижу, нам побеседовать не удастся, может быть, зайдем в кафе и выпьем по чашечке кофе, а заодно и поговорим.

— Не знаю, удобно ли это будет, — неуверенно ответила Римма.

— Мне кажется, никакого криминала здесь нет. Я бы мог пригласить вас в милицию как свидетельницу, но, полагаю, так будет лучше.