Выстрел на Лахтинской

— Вы не знаете, чей это почерк? — Он протянул конверт и клочок бумаги лаборантке.

Девушка внимательно вглядывалась в неровные строчки.

— У нас на кафедре так, кажется, никто не пишет. А вообще я припоминаю: где-то в конце июля к шефу зашел мужчина, которого я раньше никогда у него не видела. Посторонние на кафедру к профессору вообще не приходили. Разговор у них, по-моему, был неприятным: шел на высоких тонах. Под конец тот человек выбежал из кабинета, что-то недовольно бормоча. Ну, я не спрашивала, кто это. Считала это нетактичным.

— Как выглядел посетитель?

— Самый обыкновенный. Среднего роста, рубашка с закатанными рукавами. Да, еще мне запомнились небольшие усики. Он был, по-видимому, родственник профессора.

— Почему вы так решили? — удивился следователь.

— Спустя несколько дней я вытирала пыль с полок: уборка кабинета входит в мои обязанности. Одна из книг упала, и на полу оказалась фотография. Это был тот самый мужчина, но совсем еще молодой, без усов и в офицерском кителе.

— Где эта фотография сейчас?

— Наверное, там же. Я положила ее снова в книгу. — И девушка достала из толстого тома фотоснимок молодого человека со скуластым лицом и пристальным взглядом. Он был в форме прапорщика царской армии. На обратной стороне фотокарточки никакой надписи не было.

— Эту фотографию и письмо придется временно изъять для приобщения к делу. — Сазонов взял снимок и вместе с письмом спрятал в портфель.

 

10 августа Сазонов пригласил на допрос первую жену покойного — Антонину Ивановну. Перед следователем сидела рано состарившаяся женщина с осунувшимся морщинистым лицом и седыми волосами. На ней было выгоревшее на солнце ситцевое платье, на отечных ногах — старые, давно требующие починки туфли.

Она заговорила вначале медленно, а потом — все более оживляясь:

— Вышла я замуж за Николая Петровича в Харькове, он тогда еще студентом был, затем вместе с ним переехала во Владивосток: Панкратьева призвали в армию, и он принимал участие в русско-японской войне. После войны мы снова оказались в Харькове, а в конце 1919 года переехали в Ташкент. Долгое время детей у нас не было, — продолжала рассказ Антонина Ивановна, — и мы взяли на воспитание ребенка... Но через десять лет после этого у меня родился сын, которого мы назвали Петром, в честь деда. А в 1924 году он заболел и умер. Николай Петрович очень любил Петю и тяжело переживал постигшее нас несчастье. Он решил не предавать его тело земле.

— Как, как? — переспросил следователь.

— Профессор ведь был специалистом по мумификации. Он забальзамировал Петеньку и целый год хранил его дома в специальном ящике под стеклом. Сейчас тело нашего сына находится в физиологической лаборатории на медфаке. — Панкратьева вынула из потертого ридикюля платочек и приложила его к глазам.

Сазонов несколько минут молчал, обдумывая то, что ему сказала она. Потом достал из кармана пачку папирос и щелкнул зажигалкой.

— Не было ли у вашего бывшего мужа врагов, которые покушались на его жизнь раньше?

— Мне об этом ничего неизвестно.

— Чья это фотография? — следователь положил перед Панкратьевой снимок, найденный в кабинете профессора.

— Это Анатолий, — спокойно ответила женщина. — Наш приемный сын.

— Почерк, которым сделана надпись на этом конверте, вам известен?

— Почерк тоже Анатолия.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем приемном сыне подробнее, — попросил Сазонов.

— Анатолий еще юношей откололся от отца — тот хотел, чтобы сын обязательно стал врачом. В 1915 году сын наш сбежал из дома на фронт, но его вернули, и отец устроил Толю в юнкерское училище. В двадцатом году сын оказался на Дону в белой армии, затем сражался в Крыму и бежал в Константинополь. Гражданской специальности у него не было, он стал чернорабочим и с трудом зарабатывал на жизнь. Поэтому, когда появилась возможность, он вернулся на родину. Отец признавать его не хотел. В период нэпа Анатолий содержал в Оренбурге небольшую чайную, но затем прогорел и связался с темными людьми. Недавно он приезжал в Ташкент и, насколько мне известно, просил у отца денег, но тот ему отказал.

— А где Анатолий сейчас?

— Даже не знаю, вообще-то собирался куда-то в Россию на заработки.

— Есть ли у вас родственники?

— В Ташкенте у меня никого нет. В Кисловодске живет моя родная сестра Галина Ивановна Загоруйко. Вторая сестра жила в Запорожье, но она умерла.

— Простите, Антонина Ивановна, но я хочу задать вам вопрос несколько не деликатный: почему вы разошлись?

Панкратьева с минуту помялась.

— Приемный сын не пошел по стопам отца, и поэтому, наверное, Николай Петрович его не любил, а вот младший, Петр, был его надеждой, но долгое время болел, а тут я еще вынуждена была поехать к сестре на Украину. Она тоже недомогала. Умерла на моих руках. Отсутствовала я почти полтора месяца. Ну, а когда приехала в Ташкент, на меня свалилось новое горе: мой ребенок умер. С тех пор муж возненавидел меня, и нам пришлось разойтись.

Глаза ее наполнились слезами. Она продолжала теребить платок, и Сазонов обратил внимание на то, какие у нее натруженные руки.