Выстрел собянской княжны

Дворник Феоктистов, встав поутру в шестом часу, расчистил двор от выпавшего за ночь снега и, утомленный, поднялся в свою каморку под самой крышей испить чаю. Прежде чем поставить самовар, Феоктистов пристроился на коленях перед малым образом с лампадою, на коврике между столом и кроватью, и принялся истово молиться с поклонами, прося Господа дать ему в жены женщину нрава кроткого, поведения правильного и с достатком. Увлекшись положением крестного знамени и исполнением обета прочесть «Отче наш» полста раз подряд, он не слыхал никакой стрельбы и весьма испугался, когда в чистенькую, скудно убранную квартирку его со стоном ввалился человек, в котором дворник не без труда признал жильца из квартиры номер семь двумя этажами ниже. Лицо инженера Лейхфельда искажено было страданием, лоб покрывала испарина, он правой рукой держался за бок слева, под сердцем.

— Дворник! — отчаянно вскрикнул он. — Дворник, помоги! Я ранен! — и повалился на кровать Феоктистова, обессилев.

Под распахнутым сюртуком инженера Феоктистов увидал дыру в рубашке, из которой толчками, будто вода из родника, выходила темная густая кровь, пачкая его постель. Дворнику стало дурно.

— Барин… барин… господин хороший… как же это вышло-то? — едва смог выдавить этот властитель метлы и лопаты, поднявшись с колен.

— Саморанение, — простонал Лейхфельд, — во время чистки оружия…

Тут в хоромы дворника решительным легким шагом вошла некая молодая особа, уже месяц проживавшая вместе с инженером, известная дворнику под именем Александры.

— Ах, вот ты где! — обеспокоенно воскликнула она. — Куда убежал… Насилу нашла! Филат, что ж ты стоишь столбом?! Видишь, господин инженер ранен! Положи ему ноги ровно… Вот так! Дай мне теплой воды и сукна чистого или марли, чтобы кровь унять, а сам — пулей в больницу, за доктором! Пулей!

— Ножкой топнула и бесовскими глазищами сверкнула! — закончил свой краткий рассказ испуганный дворник. — И ручкой вот так мне — на дверь показала!

— Это ты зря их однех оставил, — рассудительно сказал Чуркин. — Кто их знает, чего она над слабым человек умыслить может…

— Не гневайтесь, Иван Лукич! Простите, барин! По недомыслию! В больницу велено мне было бежать! Сей секунд назад ворочусь!..

— Да уж, поди, поздно… — мрачно сказал Чуркин, наслаждаясь страхом, который его слова нагнали на доверчивого Феоктистова. — Аминь! Прими, Господи, его грешную лютеранскую душу…

Дворник застонал и едва вновь не упал на колени.

— Чуркин, прекрати чушь пороть, — сказал юный Кричевский, весьма разочарованный обыденностью произошедшего. — Какой там аминь… Обыкновенный несчастный случай. В больницу, Филат, бежать не нужно: далеко, да и нет там сейчас никого. А вот тут, неподалеку, я знаю, живет доктор Герман — вот ты к нему и поспешай. Скажи, помощник станового пристава Кричевский велит ему к больному прийти. А будет медлить — прямо хватай за ворот и тащи! Ты же, Чуркин, пошли подчаска в отделение, довести их высокоблагородию Леопольду Евграфовичу о случившемся курьезе, и что беспокоиться нечего — я здесь и сам всем займусь.

— Дозвольте с вами пойтить, Константин Афанасьевич, — сказал Чуркин, постукивая длинной рукоятью алебарды по мерзлой земле, точно волхв посохом. — Вы еще дитя малое, а там невесть что может приключиться… У нас тут народ — одни воры, а я батюшке вашему обещал за вами присматривать…

Костя Кричевский, подающий надежды первейший сыщик Обуховской части, прямо таки задохнулся от возмущения. Кровь прилила к его молочно-белым щекам, ямочка на подбородке затряслась.

— Молчать! — крикнул он что есть мочи. — Как смеешь так со мной разговаривать?! Знай свою будку! Чтоб все исполнил в точности! Смотри у меня тут!..

И, не найдя слов, чтобы разъяснить свое весьма туманное распоряжение, почерпнутое из лексикона станового пристава, Константин решительно развернулся на каблуках налево-кругом, выпятил грудь, молодцевато расправил плечи и широко зашагал к темной подворотне, из которой три минуты назад выбежал, как ошпаренный, дворник Феоктистов.

Едва скрылся он с глаз заботливого будочника, ступив под гулкие своды подворотни, как решимости его изрядно поубавилось. Волновало его не то, что стреляли здесь, в подъезде, из огнестрельного оружия и человека серьезно ранили, а то, что ждала его встреча с молодой особой, явно собой хорошенькой, и при весьма романтических обстоятельствах. Уж не сестра она этому Лейхфельду, и не племянница, это точно! От таких мыслей сердце молодого Кричевского забилось сильней под полицейской шинелью, и пикантные картинки одна другой ярче понеслись в его пылком воображении.