Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели

— Вы не слышали о Падлевском? — спросил он, накрывая на стол. — О Лянгевиче тоже не слышали? Он был небольшого роста, как я. Садитесь, пожалуйста, сюда. Говорят, что люди невысокого роста властолюбивы. Лянгевич подтверждал это мнение, а я опровергаю. Лянгевич — офицер, гарибальдиец, он тоже был участником восстания… Так вот, Лянгевич объявил себя диктатором… Вам водки или вина?

— Вина, пожалуйста.

— Себе я налью водки. С наступающим Новым годом, пан Деметрадзе. Берите пикули, тешку. За вашу и мою родину!

Ладо выпил вино и почувствовал, что начинает согреваться.

— Сколько было надежд, — сказал Поклевский, — все бурлило, кипело. Мы пели «Еще польска не згинела» и были полны надежд… Нас раздавили. Да-а, сколько крови было пролито, сколько молодых было порублено… Теперь по второй. За наше знакомство. Не возражаете?

— Нет, конечно.

— Я был ранен вот сюда, в плечо. Почему-то вместо Сибири меня отправили на Кавказ. Я сбежал к черкесам, чтобы сражаться с русскими, а черкесы посадили меня в яму, как раба. О, это тысяча и одна ночь! Русские войска меня освободили. Ирония судьбы. Все оказалось бессмысленным. И я остался здесь. Простите, что я так болтлив. Вы думаете, что я плохой поляк, что я должен был вернуться в Варшаву… Нет, сказал я себе, нет! Выбери себе скромную профессию, которая всегда будет нужна людям, и оставайся здесь, потому что в Варшаве тебя снова могут позвать на баррикады. Плод моих долгих размышлений: люди должны стремиться к маленькой, полезной всем работе, и тогда не будет ни войн, ни бед. Я так живу, и я почти счастлив.

— Вы не были женаты?

— Я боялся, что меня все-таки отправят в Сибирь и семья моя останется без куска хлеба.

— Завтра другой Поклевский откроет рядом с вами большую парикмахерскую, и все ваши клиенты пойдут туда, и вам не на что будет жить.

— Об этом я и говорю. Не надо больших парикмахерских, не надо, чтобы один притеснял другого. Вы улыбаетесь? А ведь это так просто. Только как сделать, чтобы все люди поняли?.. Вы, может быть, думаете, что я трус?

— Нет.

— Напрасно. Я вам признаюсь, я до сих пор боюсь. Сюда ко мне заходит бриться жандармский офицер. Он каждый раз говорит, чтобы я признался в своих связях с революционерами. Я потом ночь не сплю. Он шутит, я знаю, и все же…

— А если бы вам в самом деле предложили спрятать у себя запрещенную литературу или приютить человека, которого преследует полиция?

— Езус Мария, бог с вами! Я мечтаю дожить свою жизнь спокойно.

— Простите меня, я не хочу вас обидеть, но разве бояться жандармского офицера или появления другого Поклевского с его большой парикмахерской — значит жить спокойно?

— Покой мне дают цветы. В моем садике я забываю обо всем. Налейте себе вина и скажите тост, теперь ваша очередь. Признаюсь вам еще в одной своей мысли. Иногда я думаю: а почему бы тебе не пойти по свету и не начать рассказывать людям о том, как им надо жить? Но ведь если я поступлю так, значит я поставлю себя выше других, стану кем-то вроде другого Поклевского с его большой парикмахерской, кем-то вроде Лянгевича, который объявил себя диктатором. Разве человек имеет право говорить другим: «Я пророк, делайте, как я!»? Простите, я снова разговорился. Жду вашего тоста.

— Я хочу выпить за ваших товарищей, за тех, кто, не боясь ничего, думая только об освобождении своей родины, погиб с оружием в руках!

— Я понял ваш тост, вы ответили мне. Поклевский опустил седую голову, потом посмотрел на Ладо.

— Взгляд у вас вызывающий, а глаза добрые. Я позволю себе несколько по-иному повторить ваш тост. Пусть мои мятежные товарищи почиют в мире. Вы сказали, что вы конторщик. Мое хорошее пожелание вам — займитесь цветами.

— Мне пора, — сказал, улыбнувшись, Ладо. — Уже половина двенадцатого.

— Да, да, спешите к вашей паненке. Уверен, что она красива. К сожалению, сейчас зима, а то я собрал бы вам букет.

— Примите и мое пожелание, господин Поклевский. Не бойтесь жандармского офицера. Когда будете брить его, вспомните, что в руках у вес бритва.

— О нет! Я лучше сменю профессию.

— Я пошутил, мой добрый хозяин. Благодарю вас. До свидания.

Они попрощались. Ладо оделся, вышел в затянутый снежной мглой переулок и свернул на безлюдный Михайловский проспект.

Ражден ожидал Ладо в духане. Ладо с порога посмотрел на гриву волос, широкую, словно взбитую бороду Раждена и улыбнулся. Играя под мастерового, Ражден заказал водку и пиво.

— Здорово, друг! — по-русски крикнул ему Ладо. Духанщик повернул к нему багрово-синее лицо и отвернулся. Духанщики не опасны, они знают, что повышенный интерес к посетителям грозит снижением барыша.

— Попроси, чтобы тебе подали рюмку и стакан, — сказал Ражден.

Ладо сел за столик.

— Не буду пить. Разве не чувствуешь, что от меня пахнет хорошим вином?

— Где это ты?

— У одного испуганного старикашки, основателя мира маленьких людей, лишенных властолюбия.

Ражден расправил свои сильные плечи и усмехнулся.

— Маленьких?

— Тебе не хочется запустить бутылкой в лампу? — спросил Ладо.

— Еле удерживаюсь.

— Долой тишину!