Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели

В двенадцать часов разразится стрельба, раздастся треск шутих. В хмурое, нависшее над крышами небо взлетят разноцветные ракеты. Пожалуй, «затишье, взорванное, как оживший вулкан», в переводе на русский теряет естественную образность. Шекспир, вот у кого самая невероятная гипербола вылеплена словно из костей и мяса. В переводе Мачабели пьесы Шекспира кажутся созданными на грузинском языке. Саша Цулукидзе вряд ли согласится с этим, но не потому, что думает иначе, а потому, что не может не спорить. Наверное, он спорит и во сне, и подушка, на которую он кладет голову, вся в дырках от его восклицаний. Но вчера, узнав, что выступать перед рабочими конки будет не он, а Ладо, он не стал спорить. Он смотрел на Раждена Каладзе и о чем-то думал, слушая, как Ражден снова повторяет свои доводы в пользу новогодней забастовки. Ражден был бы хорошей натурой для скульптора — широкие плечи, крупная голова, борода веером и умные, с хитринкой, глаза — глаза человека, который не даст жизни схватить себя за горло, а сам прижмет ее лопатками к земле по всем правилам борьбы.

Комитет еще слаб, нерешителен. К Джибладзе, как к старшему по возрасту и по опыту революционной работы, многие прислушиваются, уважают его, считаются с ним. А он теперь без устали доказывает, что только легальная работа принесет зрелые плоды. Джибладзе не только отстаивает свою точку зрения, он даже прекратил занятия в рабочем кружке. В комитет входят рабочие — Аракел Окуашвили и Закро Чодришвили. Они уверенно защищаются и нападают, когда речь идет о чем-либо знакомом им, понятном, а если спор теоретический, переводят взгляд с Джибладзе на Каладзе и отмалчиваются. Саша Цулукидзе всей душой на стороне Раждена и Ладо. Саша Шатилов тоже склонен меньше рассуждать, больше делать. Когда Ражден, который вел занятия в кружке рабочих конки, сказал, что кучерам и кондукторам нужно помочь провести забастовку, Джибладзе принялся возражать. Пришлось привести на заседание комитета рабочего конки Артема. Чачава. И только после этого Джибладзе и его сторонники нехотя уступили.

На мостовую и тротуары посыпались мокрые хлопья снега. Ладо поднял воротник и зашагал дальше. Нога мерзли. Где бы посидеть до двенадцати? Пойти к брату Вано? Он, наверное, дома, вернулся из театра. Немало трудов стоило приохотить брата к опере. А ведь он хорошо поет, и слух у него есть. Тот, кто вырос в деревне, не сразу воспринимает условность театрального спектакля. Ближе всего сердцу грузинского крестьянина поэзия. Поэтому стихи Акакия Церетели распространяются как па крыльях ветра.

Нет, к Вано идти не стоит, мало ли что может быть, осторожность сегодня на первом месте. Что надо сделать обязательно, так это сбрить бороду. Кажется, где-то в переулке есть парикмахерская.

Он свернул в переулок и заглянул в покрытое изморосью стекло. Сухонький старичок-парикмахер укладывал в футляр бритву. Ладо постучал в окно. Старичок открыл дверь.

— Примите, пожалуйста, запоздалого клиента, — попросил Ладо.

Старичок вздохнул.

— Прошу пана. Сегодня такой вечер… Молодость всегда торопится, но часто не успевает. Что прикажете?

— Сбрить бороду, — ответил Ладо, снимая пальто и шляпу.

— Такую роскошную бороду? Садитесь в кресло. Может, я только коротко подстригу?

— Увы, это связано с Новым годом.

— А-а, понимаю. Паненка любит бритых. Когда-то давно, в Варшаве, пани Эльвира сказала мне:

«Я поцеловала бы вас, если бы не борода». «Один момент, пани», — сказал я и вышел. Но когда я вернулся без бороды…

Старик говорил почти без умолку, быстро работая ножницами, потом бритвой.

— А ведь вы совсем еще молодой, — сказал он, — борода очень старит, и я понимаю вашу паненку. Она вас не узнает. Одеколон? Вежеталь?

— Спасибо, не надо. С наступающим Новым годом. Желаю вам вернуться в Варшаву.

— Благодарю пана, но это невозможно. Примерно в вашем возрасте я участвовал в 1863 году в польском восстании, и меня сослали на Кавказ.

— Сколько же вам лет?

— Шестьдесят. Я одинок, как перст. За стеной у меня комнатка, веранда, за верандой садик. Цветы — единственное, что меня радует.

Участник восстания, выход в сад — грех упускать такой случай. Ладо нащупал в кармане оставшиеся деньги. На бутылку вина хватит.

— Меня ждут только к двенадцати. Разрешите я схожу за вином, и мы разопьем его с вами.

— Езус Мария! — Старичок захлопал в ладоши. — Никуда не надо ходить. У меня припасена бутылка старой польской водки, выдержанное вино из подвала Багдоева, есть тешка, пикули, лимбургский сыр! Прошу пана. Разрешите представиться — Игнаций Поклевский. Не Падлевский, известный участник польского восстания, а Поклевский.

— Давид Деметрадзе, конторщик.

Старичок запер дверь, и они перешли в небольшую комнату. На стене висели вид Варшавы и распятие. Старичок зажег лампу.