Выстрелы на пустоши

Теперь он понимает, в чем дело. Осознал прошлой ночью, когда следил за Дарси Дефо. Неподвижно и невозмутимо тот стоял на фоне пожара и записывал впечатления, с равнодушием наблюдая за реакцией других – даже глазом не моргнул, когда Робби Хаус-Джонса еле живым вытащили из «Коммерсанта». В тот день Мартин увидел в Дефо себя. До событий в Газе он и сам был таким же безучастным наблюдателем. Разъездной репортер Макса Фулера путешествовал налегке: не привносил в материал ничего личного и ни крупицы себя не оставлял, уезжая. История всегда происходила с кем-то другим, его задачей было лишь ее засвидетельствовать, чтобы рассказать публике.

Газа все изменила. Он сам стал историей, та произошла с ним. Личная вовлеченность, никакой увольнительной от Бога, никакого права остаться в стороне от событий, от жизни. Вне зависимости от его желания, он стал непосредственным участником. События больше не касались кого-то другого. Чужие горе, опустошенность, радость в какой-то мере оседали в нем, становились частью его. Неужели раньше получалось воспринимать их иначе?

Стоя сейчас на мосту, он понимает, что прежний Мартин Скарсден исчез, исчез навсегда. За какую-то неделю до своего сорок первого дня рождения стал другим человеком, нравится это ему или нет. Увы, слишком поздно. Мэнди больше не желает его видеть. Всю жизнь он был одиночкой и все еще одинок. Наверное, таким навсегда и останется, разъездным журналистом в погоне за деньгами, только ему уже больно, он больше не равнодушен. Впервые стал в истории действующим лицом и теперь в ней придется оставить значительную часть себя. Что это? Слезинка? Сколько помнит, он с восьми лет никогда не плакал: ни взрослым, ни в юношеские годы, ни на одном из заданий, хотя порой приходилось описывать поистине душераздирающие события. Бывали времена, когда рыдали все вокруг, и лишь у него глаза оставались сухими. Интересно, почему?

Слезинка, скатившись по щеке, падает в пересохшее русло. Что толку, с горькой улыбкой думает он.

Мартин бредет в город по дороге, что спускается с высокого берега реки. Им владеет нерешительность, но игнорировать невыносимую жару дальше невозможно.

На Темза-стрит его внимание привлекает красный фургон вдалеке, припаркованный возле церкви Святого Иакова.

Мартин идет к церкви, толком не представляя, что будет делать. Здание выглядит безлико и равнодушно, как всегда. Давно привычное к палящему солнцу, оно отстраненно взирает поверх своего невысокого крыльца. Сегодня двойные двери нараспашку. Возможно, их взломали туристы. Внутри прохладнее и темнее, зевак нет, лишь фигура у алтаря, коленопреклоненная в молитве. Владелица красной машины… Фрэн Ландерс.

Мартин тихо ждет у входа, пока она закончит.

– О, это ты, Мартин. Я гадала, вернешься ли.

– Привет, Фрэн. Как твои дела?

– Не очень. По правде говоря, ужасно. Ты что-то хочешь?

– Вчера я разговаривал с Джейми в камере перед тем, как его забрали. Он о тебе беспокоится. Просил передать, что сожалеет о боли, которую невольно причинил. Уверен, парень говорил искренне.

Фрэн не выдерживает. Она оседает на ближайшую скамью и, повесив голову, почти беззвучно начинает плакать.

Мартин садится рядом.

– Фрэн, я подумываю кое-что написать. Объяснить, что случилось на самом деле.

– И ты решил поговорить со мной? – Скорее утверждение, а не вопрос.

– Да.

Фрэн смиренно кивает.

В здании есть что-то спокойное – эдакое тихое убежище от жары и палящего солнца снаружи.

Мартин включает в телефоне приложение-диктофон. Подождав, пока Фрэн возьмет себя в руки, он начинает:

– Фрэн, ты говорила, что в день трагедии пришла в церковь. И предупредила Байрона Свифта о расправе, которой ему грозил твой муж со своими друзьями.

– Да, я сказала, что у них ружья, и посоветовала бежать. А он и так уезжал сразу после службы и велел ждать его в Негритянской лагуне.

Мартин замолкает, подбирая ответ.

– Нет, Фрэн, неправда. Свифт сказал вам с Мэнди Блонд одно и то же: что вынужден ехать один. Мы знаем об этом со слов Мэнди, а также из записи телефонных разговоров из церкви. Он планировал вас обеих бросить. Скажешь, я не прав?

– Байрон любил нас. Заботился о нас.

– Верю, что так и было. Скорее всего, он хотел взять тебя с собой. Только ведь не обещал? Наоборот, сказал, что это невозможно.

Фрэн долго сидит в оцепенении, потом кивает.

– Да. Инициатива исходила от меня. – Ее голос упал почти до шепота. – Я сказала, что буду ждать его в лагуне. Надеялась, что он придет. Байрон не обещал, но я все равно надеялась.

– Так ты туда ходила? Джейми сказал, что видел тебя дома.

– И то, и другое. Я пошла домой, а оттуда – в Негритянскую лагуну. Вдруг он бы появился. Да и просто чтобы побыть там.

– А когда вернулась домой, встретила Крейга?

Фрэн поднимает на Мартина полные боли глаза, но снова опускает их, должно быть, заметив в его взгляде решимость.

– Все это уже не важно. Крейг мертв. Байрон мертв. Джейми, считай, тоже мертв. Какая теперь разница?

– Ну, раз никакой, тогда расскажи. О чем вы с Крейгом говорили?