Выстрелы на пустоши

– А, преподобный. Прекрасный парень, прекраснейший. Симпатичный малый, чем-то напоминал тебя, разве что помоложе. Да, раньше частенько здесь появлялся. Я так расстроился, когда услышал, что он сделал. Вот уж не думал – не гадал, что Байрон так начудит. Казалось бы, джентльмен до мозга костей. Кто тебе стукнул, что он сюда наезжал? Я-то думал, это наш с ним секрет.

– Так ли уж важно, кто?

– Нет, пожалуй, нет. Ты ведь не коп?

– Нет, журналист. Пишу очерк о Риверсенде.

– Черт. Правда, что ли? Ладно, есть у меня парочка историй, да таких, что у тебя волосы дыбом встанут.

– Давайте их сюда.

– Э, нет. Знаю я вашу братию. Взять, например, тебя: приперся, накачиваешь меня вином, думаешь, сейчас всю подноготную тебе выложу. А потом, не успею я прочухаться, как сюда папарацци понаедут.

Дедуля улыбается до ушей, пеньки зубов выстраиваются в ряд, как гусеницы трактора. Словно для того, чтобы подчеркнуть абсурдность своих слов, он дергает себя за яйца. Мартин тоже ухмыляется и, забывшись, отхлебывает бурды из банки. И снова заходится кашлем: со второй попытки вкус ничуть не лучше. Дедуля довольно хохочет.

– Так говорите, наезжал?

– Ну да.

– Зачем?

– Без понятия. Должно быть, ради моего остроумия и прозорливости… а может, душу мою хотел спасти.

– Харрис, я серьезно. Что ему тут понадобилось?

– Ну, иногда мы просто языки чесали. Пили самогон, курили травку. Но в основном ради стрельбы.

– Стрельбы? Вот как?

– Угу. Он любил пострелять.

– А заодно выпить и покурить травки? Хорош священник!

– Это ты верно заметил. К тому же, как зальет в себя немного, сквернословил что твой пьяный матрос. И все равно отличный был парень. А еще никогда не пил и не курил во время стрельбы, только после.

– Занятно. Вы тоже с ним стреляли? И про какую стрельбу речь? По мишеням?

– Нет, не стрелял. Как-то раз пошел было с ним, но Байрон предпочитал обходиться без компании. В основном, бил кроликов. Еще воробьев – прямо в воздухе, я сам видел.

– Воробьи? Ух ты! Должно быть, чертовски хороший стрелок.

– Чтоб мне провалиться, Мартин, верно подметил! Стрелок от Бога. Никогда таких не встречал. Эти ружья… он будто с ними родился. Видел бы ты его в деле! Бывало, как войдет в раж и – «паф-паф-паф!» У мухи крылья отстрелить мог! У него был «двадцать второй». Знаешь, что это? «Мелкашка». Он говорил, из нее попасть трудней. И никогда не охотился на кенгуру, считал это слишком простым.

– Сколько стволов у него было?

– Без понятия. Три или четыре точно. «Двадцать второй», охотничья винтовка, снайперка с оптикой, мощная. Еще дробовик… да какая разница! Он с любым был хорош.

– Где Байрон Свифт научился так стрелять?

– Вроде бы на ферме вырос. Только он не любил рассказывать о своем прошлом.

– Что так?

– Без понятия. – Дедуля Харрис призадумывается, вспоминая. – Он, бывало, покидал город, чтобы пожить дикарем, разбивал где-нибудь лагерь с ночевкой. Говорил, что любит уединение. Здешний буш, Пустошь, тянется далеко, километров тридцать – сорок, аж вон до тех холмов. Десять километров мои, а дальше владения Крауна. Дерьмо полное, ни для земледелия, ни под национальный парк, ни для лесозаготовок не годится. Говно, и все тут. Зато уединения навалом.

– О чем вы говорили во время застолий?

– Ну, знаешь, обычный набор. Философия, религия, политика, сисястые бабы. Скаковые лошади.

– Харрис, вдруг вы мне поможете? Как-то трудно примирить двух столь разных Байронов Свифтов. Он и пастор, столп общества, и в то же время не брезгует дешевым пойлом, балуется травкой и бродит по окрестностям, паля по пичугам. Не представляю себе такого священника.

– Ну, таким уж он был.

– Похоже, Свифт произвел на вас впечатление.

– Так и было. Большего красавца в жизни не видывал. Высокий, с волевым подбородком – хоть в кино снимай. Только это еще не все – как он двигался, как себя подавал, как говорил! Ты чувствовал свою исключительность просто потому, что он рядом. Неудивительно, что бабы на него так и вешались.

– Правда?

– Так говорят.

– Тогда почему он пошел в священники?

– Без понятия. Но Байрон был религиозным. Даже слишком. Верил, что Иисус умер за нас… за всех нас, грешных. Притворством тут и не пахло.

– Вот как?

– Да, черт бы меня побрал! Он нечасто заводил речь о религии, но если уж заговаривал, то от сердца. Никогда не пытался меня обратить или как-то наставить на путь истинный, но сам и впрямь верил. Как будто только наполовину жил в этом мире, а второй половиной – где-то там. Перед охотой молился и после тоже, за убитых животных. Странное дело, была в нем какая-та святость, что-то не от мира сего.

– В чем это проявлялось? Поконкретнее объяснить можете?

– Да нет, куда там, просто впечатление. Из него вышел бы отменный святой исповедник. Я выкладывал ему то, в чем не признался бы ни одной живой душе. Можно сказать, он спас меня, помог вернуться к людям. До него я жил совсем отшельником.

– Как думаете, почему он застрелил тех людей у церкви?

От смешливой любезности Дедули не остается ни следа. Старик делается серьезным, вид у него потерянный.