Выстрелы в Сараево

Это событие, покушение в Сараево, положило конец моему отдыху. По три раза в день выискивал я газетные сообщения, судорожно следя за развитием событий. Я ждал телеграмму из Белграда, ждал вызова от Верховского, но все впустую. Известия из Вены указывали, что и там считали нереальным возложить на Сербию ответственность за это преступление, которое было совершено одним-единственным фанатиком, к тому же урожденным боснийцем. Австро-венгерский военный министр и начальник Генерального штаба ушли в отпуск. Без радости продолжил я свое путешествие по намеченной программе, обращая мало внимания на красоты знаменитых уголков Швейцарии. Постоянно мучили меня тревоги и ужасные предчувствия больших событий. 29 июня/12 июля мы посетили Штауббах и снова направились в Интерлакен, чтобы посмотреть в летнем театре Вильгельма Телля. Пошел дождь, и вся прогулка казалась испорченной. При входе в театр нам неожиданно встретился господин Угрон, бывший австро-венгерский посланник в Белграде. «Ах! Господин полковник, что за несчастье у вас произошло», — таковы были первые слова сочувствия, произнесенные господином Угроном. «Что, собственно, случилось?»— спросил я, думая, что в России произошло что-то страшное. Но господин Угрон передал мне весть о внезапной смерти господина Гартвига, который скоропостижно умер в австро-венгерском посольстве при посещении барона Гизля. Господин Угрон опасался нежелательных комментариев по поводу этого события со стороны русской и сербской общественности. И действительно, очень скоро в народе возникла легенда о том, что господин Гартвиг был отравлен с помощью кофе или сигарет. Еще и сегодня трудно доказать непосвященному свету, что господин Гартвиг умер именно естественной смертью, которая стала естественным следствием его образа жизни и его состояния здоровья. Господин Гартвиг имел обыкновение писать свои содержательные и убедительные донесения в русское министерство иностранных дел в промежуток с 1 часа ночи до 5 часов утра, когда ему никто не мешал и он мог сконцентрировать свои мысли. Он спал с 5 до 9 утра и с 2 до 4 пополудни. Остальное время посвящал визитам, приемам, игре в бридж и музыке, к которой он имел особые способности. Решающим обстоятельством было, однако, то, что господин Гартвиг весь день напролет курил сигареты и пил крепкий чай. К тому же он был гурманом, но не «bonne fourchette», как говорят французы, каким был его постоянный партнер по бриджу, сербский министр иностранных дел М. Милованович. Господин Гартвиг страдал от болезни сердца и полноты. Каждый год он проводил два месяца, июль и август, в Бад-Наухайме и возвращался, похудев на 10 кг. В конце июня 1914 года с его здоровьем дело снова обстояло плохо. Он с трудом передвигался пешком, задыхался, руки и ноги дрожали. Вполне понятно, почему он умер незадолго до своего отъезда в Наухайм, ибо к его болезни добавилось и волнение вследствие серьезных событий. Этого его сердце перенести не смогло.

Получив от господина Угрона сию печальную весть, я тут же поспешил на почту. В отделении «poste restante» я получил письмо, которое покойный господин Гартвиг написал мне за два дня до своей смерти. Можно понять чувства, которые у меня вызвало это письмо. Господин Гартвиг сообщал мне, что в Белграде нет следов тревоги, что господин Пашич перед предстоящими выборами отправился в сербскую провинцию, что госпожа Гартвиг наносит визит своему сыну, консулу в Варне, и что первый секретарь дипмиссии, господин В. Штрандтман, вернулся из своего отпуска и теперь взял отпуск секретарь-переводчик господин Г. Мамулов. Сам же он пока остается в Белграде, чтобы 29 июня/12 июля присутствовать на торжествах в честь дня рождения короля, а затем 2/15 или 3/16 июля выезжает в Наухайм. Письмо заканчивалось фразой: «Я могу со спокойной совестью наслаждаться заслуженным отдыхом».

Письмо господина Гартвига до некоторой степени успокоило мою больную совесть, укорявшую меня за то, что я не нахожусь на своем посту. К тому же постоянные угрозы Австро-Венгрии, которыми она осыпала Сербию во время Балканских войн, сделали мои нервы несколько менее восприимчивыми, и они не так остро, как раньше, реагировали на каждую вспышку напряжения.

Наше пребывание в Швейцарии приближалось к концу, поскольку вторую половину моего отпуска мы решили провести в окрестностях Фиуме. 2/15 июля мы отправились по железной дороге из Андерматта через Милан в Венецию. Там мы провели два дня и 7/20 июля прибыли в Фиуме. Осмотрев Криквеницу, Аббацию и Ловран, мы остановили свой выбор на Ловране и 7/20 июля поселились в здешнем пансионе, на вилле Бушбек. В тот самый день наш шестилетний сын в сопровождении своей гувернантки выехал из Белграда, чтобы присоединиться к нам, и 9/22 июля прибыл в Ловран. Гувернантка передала мне письмо капитана А. Верховского.