Выстрелы в темноте

– …лицо совсем еще юного, но уже столько испытавшего и ныне скрывающегося под чужим именем русского витязя. Верно я предугадал развитие картины? Бог знает что вам, Леночка, приходит в голову. И уж если продолжить этот сумасшедший ряд, или, как пишут ученые люди, просто ряд ассоциаций, то… Словом, вымышленный вами русский витязь благодаря чуду восседал только что в кресле многогрешного волшебника-администратора, снабдившего доверчивую царь-девицу заколдованной контрамаркой. Так? Ну вот! Уф-ф-ф! А еще говорят, что сказочники да сказительницы чаще встречаются в северных областях и в более преклонном возрасте, чем мы с вами!

Леночка снова рассмеялась, а встревоженный ее прозорливостью Чудак подумал о том, что женская интуиция, обострившаяся за долгие века войн-разлучниц и семейного домостроя, здесь, в России, может оказаться кое для кого гораздо более опасной, чем где бы то ни было. Оказаться опасной в том числе и для него, для молодого, специально подготовленного и вообще сильного человека, ощущающего на своем локте сухую, горячую и чуткую ладонь девушки, доверчиво идущей сегодня рядом. Идущей рядом, но – сегодня…

Хоть нам и досталась в наследство
Одна только ярость в крови,
Девчонки, не знавшие детства,
По-детски тянулись к любви.

Забыв об извечной опаске,
О бабьей недоле подчас,
Девчонки, не знавшие ласки,
Судьбу свою видели в нас.

Опору. Надежную данность,
Какая в особой цене.
О чем ты во мне догадалась?
Что предугадала во мне?

Майским утром, когда в безмятежно синем небе, сколько ни вглядывайся в него с привычной опаской, не проступало ни тучки, ни облачка, ни самолета, мальчишки услыхали резкую и недальнюю канонаду, а вскоре на западной окраине чопорного немецкого городка появились грохочущие (моторы не заглушались и на стоянках) танки союзников. Войска англичан и американцев, продолжая успешное осуществление операции «Оверлорд», в сам городок входили без боя, но все же в определенном возбуждении, а кое-где даже и с пальбой из личного оружия – просто в воздух или по стеклам покинутых домов. По улицам, загроможденным обломками стен, рухнувших в результате недавних воздушных налетов, вслед за танками ловко лавировали открытые «доджи» и «виллисы», в которых сидели в обнимку белые и черные солдаты в форме желтоватого цвета и в добротных ботинках спортивного фасона. На каждом перекрестке городка воинские части оставляли по дюжему полисмену с пистолетом в. белой кобуре и с резиновой дубинкой в державной лапище.

– Ну-у!

– Беру!

– Гаси!

Выполняя утренний приказ, так, словно бы в городке ничего и не происходило, мальчишки играли во дворе интерната в волейбол, но, правду сказать, играли рассеянно и с неохотой, лишь криками (всеми этими «беру!» да «гаси!») пытаясь создать впечатление страсти и азарта, якобы царящих на спортивной площадке. Тогда Федя еще не знал, что об одном и том же можно вспоминать по-разному, ярко расцвечивая деталями все новые и новые стороны события и тем самым попеременно делая их, эти стороны, то как бы главными, то всего лишь второстепенными. В результате таких воспоминаний от года к году в человеке накапливается все-таки несколько далеко не одинаковых, хотя и весьма схожих между собой картин минувшего,

– Гаси!

– Ну-у!

Дети сразу же обратили внимание на то, что с наружной стороны высокого забора с колючей проволокой поверху, окружавшего тот опостылевший им интернат, рев моторов как бы сгустился, после чего тяжелые и мрачные ворота широко распахнулись. Во двор не без лихости вкатились, теснясь, давя цветы на клумбах и ломая хрупкие деревца, десятка полтора мощных, окутанных сизыми клубами бензинового дыма «студебеккеров», и тотчас же между машинами, откидывая задние борта, засуетились незнакомые солдаты.

– Квикли! Квикли!

– Тавай! Тавай! Тавай!

Слухом, обретшим внезапную всеохватность, Федя улавливал и звонкие восклицания своих сверстников, и растерянное перешептыванье обычно таких надменных воспитателей, и угрожающее побулькиванье воды, закипевшей в радиаторах огромных и горбоносых автомобилей. Откинув пятнисто-маскировочный капот ближайшего «студебеккера» и попирая крыло машины одной ногой, а вторую вытянув так, словно бы собирался сделать «ласточку», рослый солдат-негр сосредоточенно копался в перегретом моторе. Копался так деловито и обыденно, точно за его необъятной спиной и не существовало вовсе ни открытого, наконец, союзниками второго фронта, ни сделавшегося вдруг карликово-жалким интернатовского двора, ни пытавшейся сохранить даже в такой ситуации полувоенную выправку и независимый вид фрау Эммы.

– Квикли! Квикли!

– Тавай! Тавай! Отчен тавай!