Выступление на втором съезде советских писателей

Конечно, ни Петр Первый, ни полководцы и флотоводцы разных эпох и времен, ни Емельян Пугачев, ни Степан Разин, ни даже более близкие наши предки не встанут из гроба, не заявят такого решительного протеста против того, что их не столь полнокровно изобразили, как было в действительности, не напишут письмо в «Литературную газету» об искажении их образа и т. д. А наш современник очень и очень ревниво относится к тому, как мы о нем пишем. Он немедленно реагирует на все, что мы о нем пишем, он реагирует на погрешности даже в мельчайших деталях. Я приведу такой пример: как обсуждался роман «Журбины» работниками милиции в Ленинграде. Я шел на эту конференцию совершенно спокойно, потому, что то была уже не первая конференция, во-первых, а во-вторых, в моем романе эпизодический образ милиционера был, с моей точки зрения, очень хорошим и симпатичным. Но он оказался никуда не годным с точки зрения работников милиции. Оказалось, что показанный мной милиционер плохо несет службу: он никак не реагировал на выстрелы, не составил протокола на того, кто стрелял по поводу рождения внука; кроме того, он пьяница. Я сказал, что он отказался даже от стопки портвейна, а мне говорят — да, отказался, но, уходя, он с сожалением посмотрел на графины. (Смех в зале.)

Вот даже на какие детали обращает внимание наш современник. В смысле ответственности перед читателем этот участок литературы — литературы о сегодняшнем дне — «опаснее» всякого другого. Это передний край литературы. Не каждый идет на этот передний край. И надо более внимательно относиться к бойцам переднего края.

Во время Отечественной войны мы умели очень хорошо собирать малейшие крупицы боевого опыта. У работников военных газет на учете был каждый умелый снайпер, каждый умелый бронебойщик. Вот так же нашей критике, нашему литературоведению надо собирать крупицы опыта в изображении нашего современника, взять на учет не только пресловутую «обойму», о которой здесь так много говорили, но каждого писателя в любой части нашей страны, в любой области, в любом крае. Этот опыт пригодится и нам и тем, которые идут за нами. А за нами уже идет большая армия писательской молодежи, о которой, к сожалению, здесь очень мало говорили. И говорить о молодежи должны были товарищи Фадеев, Шолохов, Федин, Леонов, Катаев, Гладков. Если среди нас нет Горького, то они, эти товарищи, должны были предстать тут коллективным Горьким. (Аплодисменты.)

Этого от них ждали и ждут. И сделать это еще не поздно.

Мы должны, обязаны искать новое в жизни. Мы часто говорим о наших классиках, о том, что мы должны у них учиться мастерству, но у них надо учиться и их страстному интересу к острейшим проблемам современной им жизни. Без этого не было бы ни Толстого, ни Тургенева, ни Щедрина…

Открывание нового в жизни, видение этого нового — наше писательское призвание, этого от нас требуют читатели, и взрослые и маленькие.

Позвольте, я приведу пример с маленьким читателем. Один из сидящих в этом зале московских литераторов рассказывал мне такую историю. Его сынишке прочли сказку, которая заканчивалась словами: «Стали жить-поживать и добра наживать». Мальчишка долго размышлял, а поразмыслив, спросил: «Ну и что, они его сжевали?» — «Кого, Мишенька?» — «Ну, этого, добрана».

Он, этот маленький читатель, уже не знает, ни что такое добро, ни как его наживают, вообще не имеет понятия о наживе.

С этим же мальчуганом вышла и другая история. Он однажды капризничал, не хотел спать. Его решили припугнуть, сказав, что позовут бабу-ягу. Старшая сестренка надела пальто мехом наружу, бумажную маску на лицо, взяла в руки швабру и в этаком виде высунулась из-за портьеры. Было довольно страшно. Но мальчишка — ему было тогда года три-четыре — закричал: «Баба-яга, иди сюда, не бойся!» (Аплодисменты.)

Товарищи, уж если ребятишки стали покровительственно относиться к бабе-яге и всяким прочим букам, то взрослый читатель тем более понимает, что в наших книгах от наблюденного сегодня, а что извлечено из арсенала прошлого. Есть ли смысл снова жевать этого «добрана»? Тот, кто не видит нового, которое с каждым днем все больше входит в нашу жизнь, тот или близорук от природы, или просто не хочет видеть это новое.

Мне хочется сказать еще об одном. Из речи т. Эренбурга я понял, что он против острой критики писателя писателем, что в такой критике много, мол, субъективного, вкусового и т. д. И.Г. Эренбург напомнил нам, что Гюго весьма нелестно отзывался о творчестве Стендаля, а Стендаль, в свою очередь, столь же нелестно отзывался о стихах Гюго, дескать, хулили друг друга, а время рассудило их. И.Г. Эренбург сказал, что если Галине Николаевой не понравилась повесть Веры Пановой, то есть люди, которым не нравится роман Галины Николаевой, — мало ли что!