Выжить

В жилище моём произошли разительные изменения. Я успел лишь ночь провести на грязном матрасе, а потому обстановку вообще не узнавал. У небольшого окошка сразу слева от двери, прямо как в доме у Джона, установили чисто выструганный стол и три чурбана. У дальней стены соорудили грубоватую кровать — поставили несколько толстых поленьев, положили на них доски, а сверху разместили большой матрас, заполненный сеном. Правда, в этот раз матрас выглядел куда чище. Как будто его специально постирали, высушили на солнце и заполнили сеном заново. Но это были не самые главные сюрпризы. Сверху на матрасе лежала, скрученная в огромный рулон шкура с коричневым мехом. Я засмеялся, ведь сразу узнал с кого она была снята, и подошёл ближе. Пока Уилсон её обнюхивал, я погладил рукой мех и с трудом развязал тесёмку. Шкура высвободилась и накрыла собой всю кровать. Даже с боков свисала. Я пощупал плотность и толщину, и опять улыбнулся — теперь у меня есть самое настоящее одеяло. Теперь есть чем укрываться. Видимо, Джон решил, что мне полагается основная награда за столь опасную охоту, закончившуюся, в принципе, удачно.

Я усмехнулся и в лёгкой полутьме только сейчас рассмотрел ещё один подарок. В правом дальнем углу, в нескольких сантиметрах от лестницы, которая упиралась в спинку кровати и вела на чердак, пьяница Падрик всё же собрал печку. Работа была очень грубая, ведь овальную печь с трубой, выходящей через стену, я ещё никогда не видел.

Родители моих родителей жили в деревне. И в детстве я часто бывал у них, равномерно меняя места дислокации, чтобы их внимание доставалось мне поровну. Потому деревянные избы были для меня не в новинку. Я видел и настоящую русскую печь, и грубку — небольшую комнатную печь, для отопления комнат. Там они были сделаны по всей классике и не вызывали у меня вопросов.

Увидев работу Падрика, я не знал смеяться мне или плакать. Он соорудил очаг в полу, облепил его толстым слоем глины и, в полуметре выше, вывел трубу через стену. Щели в стене всё ещё оставались и я дал себе слово заделать их, как только восстановится рука. Затем присел и заметил кучу мелких трещин, оставшихся после того, как очаг распалили, чтобы обжечь глину.

— Ох и Падрик, ох и мастер, — я залез рукой в печь и нащупал угольки. — Но спасибо тебе за это. Проверю ночью, как работает.

У правой стены стояла бочка, наполненная чистой водой. Я взял со стола деревянную миску и чашку. Напился сам и наполнил миску для Уилсона.

— Держи, малыш. Теперь это будет твоя персональная тарелка. А жить, как и планировал, будешь на чердаке. Ты ж не против остаться здесь со мной?

Котёнок подтверждающе мяукнул, на секунду оторвавшись от воды, и я опять улыбнулся: какие все же хорошие люди здесь живут. Не поленились и довели до ума. Подсобили. Были у меня ранее четыре голые стены, а теперь самая настоящая изба с минимальными удобствами. В таких условиях даже стыдно мечтать о большем, учитывая, что почти все остальные живут в общем доме.

Пока я изучал обстановку, примчался Феилин и, едва переступил порог, рухнул на колени.

— Живой! Живой, аниран!

Я схватил его за руку и поднял.

— Да ты чего, парень? Прекращай. Конечно живой. Что мне сделается?

— Прости, аниран! Прости. Не ведал я, что так выйдет.

— Да хватит уже, Феилин. Что ты в самом деле? Всё в порядке, не переживай.

Молодой охотник всё ещё продолжал причитать и поминать триединого Бога, когда мы вышли из дому. Я его успокоил как мог, а Джон подошёл с чаркой секхи и всунул ему прямо в руки. Тот опрокинул и только тогда немного успокоился. Ещё раз извинился и убежал, обещая принести грибов к празднику.

— Спасибо за шкуру, Джон, — поблагодарил я. — Вы её всю мне отдали, что ли?

— Да нет, не всю. Ты что? Сунугай был просто огромен. Половину отрезали для твоих нужд, а половину пустили на меховые сапоги. Кервин уже занимается. У нас на всех не хватает тёплых сапог, которые помогут, когда придёт зима. Так что всё по-честному я распределил, мне кажется. Плюс мяса ещё засолим. Скажи мне, Иван, ты ел мясо сунугая? Ну, медвежье в смысле.

— Нет, никогда не ел, — честно признался я. — И как оно на вкус?

— Очень приятное, — сказал Джон. — Хоть текстура грубая, сладковатое и жирное. С ячменной кашей пойдёт отлично.

— Опять с кашей? — засмеялся я, но быстро успокоил Джона, потому что сейчас был готов съесть что угодно. Чувство голода накатывало на меня лишь временами. Я мог не есть пару суток, не испытывая его. Но потом мне надо было пополнять баки куда усерднее, чтобы организм перевёл пищу в энергию. Да и как-то неприхотлив я стал к еде. На Земле считал себя гурманом и не жрал всё подряд, ведь мог себе это позволить. А тут ел что дают, и не морщился.

Часть 2. Глава 7