Выжить, чтобы жить. Часть вторая романа «Sancta roza»

Через полчаса в хозяйственном блоке гудела толпа новоиспеченных защитников, у крайних нар на табурете стоял Лютик, внимательно осматривая каждого входившего в блок. Во второй половине барака за длинными столами уже сидели осужденные, в основном бывшие военные.

– Политических мы када-нибудь дождемся? – не выдержал напряженного ожидания начала схода авторитет Василий Рябов по кличке Рябой.

– Обещали быть! Надо подождать! – откуда-то с краю громко отозвался Иваныч.

По краям двух других столов, ни на кого не обращая внимания, урки перекидывались в карты. Еще несколько минут спустя двери в барак распахнулись, и через порог ввалилась, о чем-то громко споря, первая большая группа осужденных политических – бывших меньшевиков и эсеров. За ними, озираясь по сторонам, степенно вошли бывшие большевики и революционеры.

Политические, даже находясь под стражей, все равно с трудом терпели друг друга и вместе с одинаковым презрением и ненавистью относились к уголовным элементам. Блатные политическим сочувствовали, но не упускали ни единого случая чем-либо уколоть. Урки же постоянно искали возможности одного, другого обобрать, поставить в унижающую достоинство человека зависимость. Бывшие военные хоть и ходили, как и политические, в основном под 58-й статьей, но вели себя более сплоченно и разумно. Сказывалась юношеская братская закалка молодых юнкеров. К ним прибились и казаки с некоторыми раскулаченными крестьянами, которые образовали сплоченную команду. Основную массу ГУЛАГовских зэка составляли неприглашенные на сход осужденные из рабочих и раскулаченных крестьян. Были и другие случайно «залетные», которые трудились в зонах из последних сил добросовестно, пытаясь не спорить с блатными и полностью исполнять капризы бригадиров и охраны. Молва Алёшина приписывала к таким, однако его живой ум, деловая смекалка и профессия кузнеца поднимали на много выше установленных на зоне неформальных обычаев. Вежливому и заискивающему отношению окружающих способствовали высокий рост и крепкие натренированные мускулы великана, а еще слухи о непреднамеренных убийствах.

– Ну, наконец-то явились, не запылились, – чертыхаясь и матерясь, прокричал Рябой в адрес пришедших политических. Рябов Василий среди зэка значился мокрушником. Ему ничего не стоило пощекотать пером того или иного несогласного с его мнением сидельца. На одном из сходов пермской зоны он сам себя объявил авторитетом, а кто был не согласен, отправился к праотцам, навеки оставаясь среди затерянного таежного валежника Приуралья. Таких, как Рябой, администрации ГУЛАГовских зон не трогали. Их держали на «коротком поводке» для устрашения заключенных, особенно политических, обеспечивая тепличные условия содержания в виде отдельных хат и послабления режима для помощников.

– Без схода никак, – в голос заговорили последние вошедшие.

– Никак! – отозвался Лютик, – чтобы Родину защищать, нам договориться надо!

– О чем хотите договариваться? И с кем? – поинтересовался кто-то из бывших эсеров, – с этими что ли? – мотнув головой в сторону своих политических оппонентов.

– И с этими тоже, – сказал, как отрезал, воровской авторитет, – вот скажи нам, Рябой, с какой целью ты записался добровольцем? Чего ты хочешь?

– С этапа подорваться! – буркнул авторитет.

– Но там же фронт! Куда бежать? – возразил кто-то из политических.

– Так к немцу и податься. Там тоже люди! – огрызнулся Рябой.

– Ты хочешь Родину предать? – не успокаивался все тот же голос, – нет, чтобы с оружием в руках у себя в стране с властью ненавистной разобраться!

– Я желаю вольницы нормальной! Хватит! Навоевались! Записался в добровольцы, чтобы подорваться, и никто из присутствующих меня не переубедит!

– А я о чем базарю? – перехватил инициативу Лютик, – у каждого из присутствующих здесь свои цели. Поэтому и собрал сход, чтобы скоординироваться. Кто желает поделиться чем полезным, милости прошу высказаться, – закончил авторитет речь.

В помещении поднялся шум. Каждый громко или руганью пытался доказать свою правоту. Собравшиеся галдели несколько минут. Кто-то договорился до того, что всем присутствующим стоит перейти на сторону врага, создать отдельную роту и воевать против Советов. Усевшийся на чьи-то нары, Алёшин тихо дремал, мало обращая внимания на происходящее.

– Илюша, ты чего как неместный? – подсел к нему Шпон.

– Ори, не ори, по-нашему не будет, как я думаю, уже давно все решено, – буркнул Илья, не открывая глаз.

– Скажи хоть что-нибудь!

– Я уже сказал!

– Всем скажи!

– Не суетись! Сядь, посиди и ты, полезней будет, – добродушно закончил разговор Алёшин, прижавшись головой к деревянной стойке нар.

Под продолжающийся шум собравшихся на табурет взобрался седовласый, подтянутый Климов Ефим по прозвищу Михалыч. Бывший прапорщик офицерского корпуса генерала Каппеля, призывая к тишине, поднял вверх левую руку, пронизывая взглядом близстоящих добровольцев. Он, как многие каэры, возрастом был чуть за сорок.