Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945

Легко сказать, да нелегко сделать. При нашем приближении буренка отошла в сторону, подозрительно покосившись на нас. Я подхожу к ней с мешком в руках, стараясь набросить его корове на голову и ухватиться за рога. Николай топчется сзади, пытаясь поймать коровий хвост. Василий ловит момент, чтобы приступить к дойке. И вот мы все четверо танцуем какой-то странный танец. То мы приближаемся к корове, то кружимся в хороводе вокруг нее.

Вот наша коррида наконец удалась. Я удачно смог набросить свой мешок и крепко ухватился за рога. Николай, упершись в землю ногами, тянет на себя коровий хвост. В это время Василий, приседая на корточки, как бы пританцовывая, собирается ухватиться за соски. Корова не стоит на месте, и Василию постоянно приходится передвигать свою банку на новое место. Он ругает нас за нерасторопность: «Да держите ее крепче! Что, вдвоем одну корову удержать не можете?!» Корова мотает головой, и я, повиснув всем телом на ней, тоже мотаюсь из стороны в сторону. Промучившись сами и измотав корову, мы отпускаем ее. Она, сердито замычав, отходит в другой конец загона.

Мы подходим к Василию, чтобы посмотреть на результат наших трудов. На самом дне банки из-под мармелада белеет маленькая лужица молока. И это после долгой и упорной борьбы! Выпив по глотку дорогого молочка, мы весело расхохотались. Встали, собрали свои нехитрые пожитки и отправились своей дорогой, взглянув на прощание на «кормилицу». Она продолжала размеренно жевать свежую траву и уже забыла о непрошеных гостях.

Пасмурное раннее утро, дождь закончился, повсюду на траве, кустах и деревьях — капли влаги. Всю минувшую ночь, промокшие насквозь, мы, не останавливаясь, шли прямо под дождем. Пора поискать еду и место для привала. Кругом — поля и перелески, но вот на вершине небольшого холма показался дом, потом еще и еще. Деревушка спала, но мы тем не менее спешили навстречу жилью, огородам… У ближайшего дома безо всякого опасения перемахнули через изгородь и начали искать на грядках овощи. Мы спешили, ведь рассвет на немецкой земле — тоже наш враг. Разбрелись по огороду, везде — идеальный порядок: грядка к грядке, растение к растению, все дорожки выложены плоским камнем. Сам двухэтажный дом больше похож на небольшой, но богатый особняк, выстроенный из красного кирпича, такой же аккуратненький, как и огород. Не дом, а игрушечка, точнее не скажешь! Василий с Николаем «трудятся» слева от дорожки, а я с правой стороны: согнувшись в три погибели над грядками с морковью, вырываю ее из земли и складываю в мешок, лежащий у ног. Постепенно уходит спешка, суета, я увлекаюсь своим занятием: ботва остается снаружи, морковки падают внутрь.

И тут у меня появляется неприятное ощущение, какая-то тревога, от которой я все никак не могу отделаться. Пытаясь понять, откуда это чувство взялось, принимаюсь оглядывать пространство вокруг себя, и почти сразу мой взгляд упирается в чьи-то обутые в ботинки ноги. Кто-то из моих товарищей, — помню, подумал я. Поднимаю голову и вижу перед собой старика-немца, спокойно наблюдающего за моей работой, заложив руки за спину. Резко выпрямляюсь. Старик лет семидесяти, невысокий, среднего телосложения, на голове пышная копна белых волос; на нем темные брюки, рубашка и суконный жилет.

Вначале опешив, быстро начинаю соображать, что можно предпринять и откуда он вообще взялся. Беру в руки мешок, показываю на него и произношу одну из фраз, твердо заученных еще в школе: «Ich wiell essen!» — «Хочу есть!» Тут же кричу ребятам: «Немец!» Они реагируют очень быстро, и все трое мы перескакиваем через забор. Обернувшись назад, краем глаза замечаю, как, нагнувшись, старик, словно ничего не произошло, поднимает с земли и складывает в кучу оторванную мной морковную ботву. Странное поведение старика необъяснимо. Почему он не закричал, не позвал на помощь? Ответа нет. Быть может, мое короткое объяснение было слишком выразительным? Да нет, вряд ли, ведь он так долго наблюдал за мной, прежде чем я заметил его. Окажись он — чисто теоретически — в русском плену в Первую империалистическую, просто послал бы меня матом. В общем, загадка осталась неразрешимой.

В первый месяц у меня не совсем гладко складывались отношения с товарищами по побегу. Я, в отличие от них, был очень ослаблен лагерями и плелся всегда замыкающим. Часто я мог их нагнать только на привале, когда они, уже успев отдохнуть, готовились идти дальше. Шел я босиком, потому что свои лагерные деревянные колодки оставил в казарме. В них невозможно было идти тихо, уж больно громко они стучали. У Василия и Николая были еще крепкие ботинки, прихваченные с завода. Идти ночью по лесу босиком тяжело. Сучки впиваются в подошвы, острые камни режут кожу.