Выжить любой ценой

Этого человека звали Бруно Шмагельский. Ему было 34 года, и он был родом из Крушвица, что находится в Польше в районе Данцига[47]. Он был низкого роста, грязный и истощенный, как почти все обитатели этого лагеря, но у него было открытое приятное лицо, которое так и излучало озорство и непослушание. Я узнал, что он жил в Крушвице до 1933 года, а потом уехал из Польши в Германию, где поселился в Потсдаме. Там он вступил в СС, а потом, во время Польской кампании, стал сотрудником гестапо. После завершения кампании в Польше он сбежал из гестапо и отправился в Россию. Ему удавалось хорошо ориентироваться вокруг, так как он свободно говорил и по-русски, и по-польски, и, что самое главное, потому что он был умен и находчив. Бруно устроился в Днепропетровске, где старался держаться, не вызывая подозрений, и ждать возможности вернуться в Польшу, где, как он надеялся, уже не будет немецких войск. К сожалению, он все же вызвал подозрения у местных жителей, и те схватили его и передали подпольщикам, действовавшим в Днепропетровске, которые заподозрили в нем шпиона. Однако Бруно удалось убедить их в обратном, и его освободили, продержав в плену всего три дня. Он покинул Днепропетровск и, намереваясь доехать до Лемберга (Львов), отправился в Харьков. Там он надеялся вернуться к гражданской жизни и смешаться с местным населением, но в Харькове был арестован НКВД и оказался в тюрьме. Там он провел полгода, так как не имел никаких документов или справок. Оттуда его отправили в лагерь НКВД. Здесь он прошел 21 день карантина и 15 апреля 1944 года был определен в 10-ю роту.

Вот так и пересеклись наши пути: как только он оказался в лагере, он обратился к офицерам с заявлением, что на самом деле является прапорщиком польской армии и желает туда вернуться.

В помещении Бруно находился в компании еще пяти офицеров. У одного из них был вещмешок, наполовину наполненный сухарями и ветчиной, которые, по его словам, дала ему какая-то женщина со склада. Офицер, у которого был этот вещмешок, спал с ним в обнимку всю ночь, тесно сжимая его в руках, так как боялся, что кто-то украдет мешок. Но Бруно был находчивым вором. Он взял лезвие, прокрался к тому офицеру, прорезал мешок и выкрал оттуда большую часть продуктов. Когда офицер, проснувшись, почувствовал, что мешок наполовину опустел, он пришел в ярость. Он собрал нескольких других офицеров и отправился в бараки на поиски похитителя. Вскоре они выволокли Бруно из группы сокамерников и приволокли его ко мне, чтобы рассказать о произошедшем. Я сказал пострадавшему офицеру, чтобы он составил жалобу в письменном виде, где указал бы также, кого он подозревает. Тот ответил, что уже написал такое заявление, где обвиняет в содеянном Бруно. Офицер передал заявление мне. Я посмотрел на Бруно и отпустил офицеров.

Когда все посторонние вышли и мы с Бруно остались вдвоем, я подошел к нему и попросил изложить свою версию этой истории. Бруно не пытался защищаться и сразу же во всем сознался. Он смотрел на меня и спокойно ждал моей реакции, будто бы его ничто не волновало в этой жизни и ожидание наказания вовсе не было для него чем-то новым.

– Ни о чем не волнуйся, – сказал я ему. – Я забрал бумагу и отправил ее в мусорную корзину.

Я сразу понял, что мы с Бруно станем добрыми друзьями.

Я узнал, что Бруно был тем еще типом. Он часто рассказывал мне дикие истории о том, что проделывал, когда сидел в тюрьме НКВД. Однажды, когда он содержался в тюремной камере в Харькове, он отчаянно пытался найти способ, чтобы его отправили в госпиталь, надеясь оттуда бежать. Сначала он решил притвориться больным. Но это не сработало. Тогда он захотел, чтобы кто-нибудь повредил ему ногу, но добровольцев не нашлось. Тогда в один из дней он выпрыгнул из окна, чтобы приземлиться на ногу и сломать ее. К сожалению, и этот трюк не сработал и ему не удалось переломать себе кости, но нога после этого действительно болела ужасно. Это был настоящий смелый чертяка, который перепробовал все виды безумств. Он рассказал мне столько нового о себе и о своих взглядах на жизнь. Мне нравилась его компания, и я с удовольствием слушал его рассказы, но сам в ответ почти не давал ему никакой информации о себе. Я очень старался, чтобы он не узнал обо мне, кто я на самом деле. В этом месте я не верил никому.

Через несколько дней после того, как я впервые встретился с Бруно, я обратил внимание еще на одно лицо, которое сразу же привлекло мой интерес. Это был лейтенант из 11-й роты, и было понятно, что ему дали задание наблюдать за мной. После утреннего доклада этот офицер подошел ко мне и спросил, не поляк ли я. Я ответил утвердительно. Он продолжал спрашивать, говорю ли я по-немецки, но я в ответ заявил, что говорю на немецком лишь немного. Я уже слышал этот вопрос прежде. В НКВД могли бы изобрести какую-нибудь новую тактику. Лейтенант напирал, что очень хорошо говорит по-немецки, что он еврей. Дальше он стал говорить со мной по-немецки, но я отвечал ему лишь фразами на ломаном языке. Я уже знал, что происходит и как играют в эти игры.