Выжить с волками

Официально мне было десять лет, на самом деле — на три года больше. Тем не менее мой уровень развития был, как у восьмилетнего ребенка. Я читала, запинаясь, по слогам, писала с трудом, считала по пальцам и знала лишь кое-что из географии, да и то, о чем в школе не рассказывали. Но обучалась я довольно быстро. Опекунши заставляли меня каждый день заниматься за огромным столом в комнате рядом с моей спальней. Я никогда не видела таких больших столов. Леонтин занималась, Сибил занималась, и я занималась. Они проверяли письменные работы, а я изо всех сил старалась выводить нормальные буквы, а потом слова. Мы очень быстро переходили от одного предмета к другому. Читать, писать, считать, рассказывать наизусть небольшие басни. Обучение заключалось в следующем: они читали мне сказки, потом я читала их самостоятельно, а затем переписывала слово в слово. Я схватывала все на лету, память у меня была отличная, поэтому прогресс был на лицо. И только с привыканием к обществу были проблемы. Я была грубой, импульсивной, иногда жестокой и никого не слушалась. Когда мне прочитали сказку про Красную Шапочку, я впала в ярость, швырнула книгу через всю комнату и обозвала Сибил и Леонтин сумасшедшими!

— Ты почему себя так ведешь?

— Потому что это чушь, на самом деле все не так!

— А как?

— Волк, который ест детей, — такого быть не может! Это неправда!

— Но это же сказка!

— Мне плевать, я не хочу ее читать, это все неправда!

— Хорошо, успокойся, попробуем что-нибудь другое.

Я прочитала сказку «Мальчик-с-пальчик», «Синюю птицу», которая мне очень понравилась, и «Спящую красавицу»… я знала их наизусть. Потом мне дали маленький словарь.

— Когда выучишь его, станешь очень умной.

Я его очень любила. Я переходила от слова к слову, размышляла над значением, задавала сотни вопросов. У меня по-прежнему были огромные трудности с составлением предложений. Я долгое время использовала разговорный язык, мой словарный запас был слишком мал, а Сибил и Леонтин пообещали мне, что я пойду в школу, то есть выйду из дому, как только догоню других детей… и я заглатывала знания. Я спешила научиться писать. Я думала: если не запишу что-то, то обязательно забуду. А я не хотела забывать. Тот несчастный умирающий человек — Марек — сказал мне: «Не забыть»…

Эти женщины не спрашивали меня о прошлом. Я не должна быть еврейкой, мои родители умерли, и они не хотели знать, как это случилось. Леонтин и Сибил были «обручены с Богом» — так они объяснили мне свое безбрачие. Бог приходил к ним без конца, во время завтрака, полдника и ужина, мне такой муж казался ужасно надоедливым.

— Но я еврейка! Моя мама была еврейкой…

— Нет.

К ним приходил брат кюре, с которым они постоянно обсуждали мое будущее: «Ты пойдешь в школу, станешь учительницей и будешь сама зарабатывать себе на жизнь». Думаю, они также предполагали отправить меня в монастырь, но им пришлось быстро отказаться от этой мысли.

В возрасте шестнадцати лет я поступила в педагогический колледж — в хлопковых панталонах до колен, шерстяной юбке, блузке, застегнутой на все пуговицы, и плоских сандалиях. Я выглядела отвратительно. Я знала об этом и по вечерам разговаривала сама с собой в комнате. Можно было бы писать, но это слишком медленно. Меня сводили с ума неуместные панталоны. Я сняла их перед остальными девочками и повесила на школьной лестничной клетке. Каждый бунтует, как может. Увы, Сибил и Леонтин купили мне новые панталоны и без конца читали проповеди о том, какая кара постигает распутных девушек!

Еще я рассказала опекуншам о помаде, которой пользовались другие девочки, — мне казалось, что это красиво.

— Девушки с накрашенными губами? О, это просто отвратительно!

— Хотите, я расскажу вам кое-что действительно отвратительное? Хотите, расскажу о том, что я видела?

— Нет, нет! Ты постоянно говоришь о таких ужасных вещах!

Единственное, что хотели эти мадемуазели, — читать мне проповеди, воспитывать, делать из меня хорошую девочку. Я недоумевала. Значит, я плохая? Почему никого не волнует то, как я страдаю? Почему на меня напяливают уродливую одежду, когда остальные девочки ходят в красивых платьях? Некоторые красились, а я не могла себе этого позволить, потому что мое лицо было покрыто оспинками. Ужасные ступни, мускулистые ноги, шрамы повсюду, и, конечно, волосы! Я забыла сказать о волосах, тонких и слабых, которые торчали во все стороны, и я даже при помощи воды не могла их пригладить. Я и так страшная, а опекунши вместо того, чтобы хоть как-то привести меня в порядок, так ужасно наряжают меня. Вот, например, шляпа! Я отказываюсь ее носить, но ничего не поделаешь — мне все равно напяливают ее на голову. Никто из ребят не носит шляпу, поэтому я объявляю, что, если ее сдует ветром, я за ней не побегу.