Выжить в Сталинграде

Госпитальный переводчик, рыжий богослов Янчич, тоже жил в комнате начальника госпиталя. Этот Янчич был австрийским хорватом из Бургенланда. На нарах слева спал бухгалтер из Саксонии фельдфебель Грюблер; следующим летом он умер от осложнений после тифа. Жили здесь фельдфебель Бауман и фельдфебель Шорш Хербек, оба из Вестфалии. Была еще группка громогласных низкорослых саксонцев-каменщиков, разговор которых было совершенно невозможно понять.

За несколько дней до нашего приезда койку в дальнем углу комнаты занимал врач, граф Лароссе. Он умер от пневмонии, хотя мне кажется, что, скорее всего, он умер от тифа. Лароссе хорошо играл на аккордеоне, так нам, во всяком случае, рассказывали. Каждый вечер он играл «Вот и вечер наступил, миновал хороший день». Он играл это до тех пор, пока не наступил его последний день. Но по привычке все по вечерам напевали эту песню, и скоро мы тоже присоединились к общему хору.

Когда я сказал доктору Дайхелю, что наверху остались еще двое наших врачей, больных тифом, он приказал их изолировать. Если у нас начнется еще и тиф, то нам конец, сказал он, хотя к тому времени от тифа умер Лароссе.

Мы заняли наши места. Доктор Штейн и я устроились на кровати с пружинным матрацем, доктор Майр и доктор Екель заняли нары, над которыми висел войлочный желоб. В него сыпалась штукатурка с потолка, когда по верху принимались по ночам бегать крысы. Сквозь щель в стене просачивалась узкая полоска дневного света, падавшая на входную дверь. Эта щель служила вентиляционным отверстием и была расположена под потолком. Света было мало, читать или писать при нем было невозможно. К тому же русский часовой часто заслонял отверстие, и тогда становилось совсем темно. Каждое утро в щели появлялась здоровенная откормленная крыса. Она садилась и внимательно смотрела на нас. Слева, рядом с нарами стоял длинный стол, за которым мы ели, чистили соленую рыбу, а также считали. Считать нам приходилось людей, которых мы делили на живых и умерших, и продовольствие.

В середине помещения стояла маленькая железная печка с плитой и решеткой, аккуратно обложенная оштукатуренным кирпичом. У нас снова был огонь! Мы чувствовали себя, как будто дом протянул нам свои теплые ласковые руки.

Освоившись в жилом помещении, мы пошли в дезинфекционную камеру помыться. Здесь мы снова столкнулись с доктором Дайхелем, который только что вымылся. Мы заметили, что, несмотря на худобу, это был атлетически сложенный человек с хорошо развитой мускулатурой. Он показался нам воплощением здоровья и силы. Мы сделали из этого свои выводы. Вместе со своей танковой частью Дайхель ухитрился довезти провиант до госпиталя. Он в свою очередь посмотрел на наши истощенные тела, на торчащие ребра, тонкие руки, немощные ноги, вздутые животы и мешки под глазами. В тот момент он ничего нам не сказал, но стал делить с нами рацион своих подчиненных. Мы были спасены.

На следующий день мы приступили к работе. Мы прошли мимо кухни, туалета и громадной мусорной кучи, в которой комендант то и дело находил оружие. Потом мы пересекли маленький дворик и подошли к входу в подвал, в подземный лазарет, как его называли. Крутой, без ступенек, спуск вел в сени. Справа был вход в хирургическую перевязочную. Немного позади и тоже справа находилась дверь в подвал, где лежали хирургические больные. Левая дверь вела в терапевтическое отделение. Эта дверь была плотно закрыта. Докторам Екелю и Беккеру было поручено наблюдать неинфекционных терапевтических больных. Рядом, за стеной находились два тифозных отделения, которые были поручены мне. Доктору Майру досталось отделение, где лежали больные с дизентерией и дифтерией. Наших товарищей по бункеру Тимошенко, доктора Маркштейна и доктора Лейтнера, мы поместили в первом тифозном отделении.

Мы осмотрели бункеры с больными, а потом вернулись в комнату, где нам предстояло жить. Там мы постриглись. Никаких инструментов, кроме ножниц, у нас не было, и с их помощью мы сделали, что могли. Стили причесок вышли довольно причудливыми. Это была первая ночь без вшей. Мы были на верху блаженства. На полу плясали красноватые отблески пламени, горевшего в печке.

На следующее утро я отправился в тифозный бункер знакомиться с моими пациентами. Кроме того, мне надо было проинструктировать санитаров и навестить докторов Маркштейна и Лейтнера. У обоих была высокая лихорадка. Доктор Лейтнер был очень терпелив. Единственное, о чем он просил, — это дать ему покурить. У доктора Маркштейна были тяжелые лихорадочные сновидения, но он сохранял свое непоколебимое спокойствие и железную выдержку. Он поздоровался со мной, внимательно на меня посмотрел и произнес своим обычным монотонным голосом, каким он, наверное, обращался к полковым хирургам: «Вы слышали последнюю новость?» Я пришел в некоторое замешательство. «Нет», — ответил я. Маркштейн возвысил голос и произнес: «Китай объявил войну России». Я изумился еще больше и спросил: «Откуда вы это знаете?» — «Как откуда, — удивился, в свою очередь, Маркштейн. — Естественно, мне это приснилось».