Выжить в Сталинграде

Доктор Штейн сделал нам камеру для подсчета форменных элементов крови. Такая камера была нам теперь очень нужна, так как в госпитале появились больные брюшным тифом. Для того чтобы изготовить камеру, Штейну пришлось нанести на стекло сетку из строго параллельных линий, отстоящих друг от друга на одну двадцатую миллиметра. Он это сделал. Эта камера была настоящим произведением искусства, и мы демонстрировали ее всем комиссиям. Потом Штейн сконструировал аппарат для наложения пневмоторакса. Мы установили его в туберкулезном отделении, которое нам пришлось незадолго до этого организовать.

Доктора Леви отозвали. Однажды он внезапно уехал. Это была обычная, принятая у русских практика. Сначала комендантом стала молодая женщина-врач, но недолго. Видимо, офицеры НКВД решили, что немецкие врачи в госпитале имеют больший опыт и более высокую квалификацию, а это затруднило бы руководство и контроль за качеством лечения. Через две недели эта молодая женщина уехала.

Преемником доктора Леви стал пожилой, очень опытный и приветливый военный врач. Он приехал из Ирана, где переболел тропической малярией. Теперь он стал нашим комендантом.

После отъезда Леви освободился деревянный домик в середине госпитального двора, и мы устроили там отделение для больных с неясной лихорадкой. Заведовать этим отделением стал доктор Беккер. Вскоре в отделении умер больной с прогрессировавшим спинальным параличом. Другой лежавший с ним рядом больной страдал периодическим подъемом температуры. У него мы обнаружили увеличение абдоминальных лимфатических узлов и подозревали, что это какая-то железистая лихорадка или болезнь крови. Больной был осмотрен нашим новым комендантом. Он поставил диагноз туберкулез и не ошибся. У больного был туберкулез кишечника с увеличением лимфатических узлов в брюшной полости.

Вскоре после этого, однажды ночью, мы проснулись от шума и суматохи за колючей проволокой. Русские носились возле проволоки и беспрестанно свистели в свои свистки. Наутро нам не разрешили выходить из здания и провели перекличку. Недосчитались двух человек. Это была первая попытка бегства из госпиталя. Попытка была плохо подготовлена, и обоих беглецов в тот же день нашли в близлежащих развалинах. Более молодого из них вообще не стали наказывать, а старший, рыжеволосый рейнландец по фамилии Ессен, был переведен на несколько дней в водоносы и просидел это время на хлебе и воде. Правда, как выяснилось, Ессен страдал скрытой болезнью сердца, которую не смог бы сразу распознать и опытный врач, так как не было никаких явных клинических признаков. Ессен в течение нескольких дней носил тяжелые ведра из Царицы вверх по склону балки в госпиталь, пока не упал без чувств. Русские принесли его к нам на носилках. У Ессена был легкий озноб, он не мог говорить, был бледен. Пульс едва прощупывался. Лицо было покрыто холодным липким потом, глаза закрыты. Мы положили его в новое отделение в деревянном доме. Оправился он довольно нескоро.

Кончил он, правда, плохо. Клапанный порок сердца все же погубил его. Случилось это два года спустя. Он хорошо выглядел, пульс был ритмичный, хорошего наполнения, Ессен не жаловался на одышку. Мне каждый раз стоило больших трудов убедить русских в том, что наш диагноз верен и что больного нельзя отправлять в рабочий лагерь. Но однажды, когда прибыла очередная отборочная комиссия, не было врача, который знал Ессена и мог бы представить его диагноз. Ессена забрали в рабочий лагерь, а через две недели он вернулся в крайне тяжелом состоянии. Мы оказались бессильны и не смогли ничем ему помочь.

Приблизительно через неделю еще один пленный сделал попытку бежать из госпиталя. Он раздобыл вторую пару сапог и ночью, во время грозы, пробрался между двумя постами охраны под колючей проволокой. Чтобы сбить со следа собак, он переобулся и где-то скитался в течение двух дней. Голод и жажда заставили его обратиться за помощью к русским; вот тут-то его и поймали. Он был настолько худ, что привезшие его русские сказали нам: «Когда отправите домой следующего, не посылайте дистрофика. Все равно далеко он не уйдет». Этому беглецу русские не сделали ничего. По-моему, они его даже накормили.

Настал день подготовленной нами врачебной конференции. Она была назначена на три часа. Для проведения конференции мы подготовили большую комнату в третьем блоке. Мы побелили стены, а окна затянули сетками от мух. В помещении мы расставили скамьи для врачей, а у стены поставили стол для выступающих. Русский персонал принял наше приглашение участвовать в конференции.

Утром того же дня в госпиталь прибыла комиссия. В ее составе был майор медицинской службы, отвечавший за все госпитали военнопленных в Сталинграде; профессор из Сталинградского военного госпиталя и офицер. Фамилия майора, когда он представился, показалась нам похожей на Шефер, и мы так к нему и обращались. Доктор Шефер был небольшого роста, полный, с широким желтовато-бледным лицом, живыми темными глазами, толстыми губами и спадавшими на лоб вьющимися черными волосами. Он говорил по-немецки.