Выживания не гарантирую

– До часу ночи еще было что-то слышно, – он кивнул на приемник. Приемник был старый, но очень хороший: «Полюс». – Еще что-то пробивалось. А с часу… Армейские глушилки. Вы их видели, наверное. Такие фургоны, похожие на цистерны…

Тут он был не прав, армейские глушилки на цистерны не походили, это были обычные крытые прицепы с телескопической мачтой, наподобие тех, с которых ремонтируют уличные фонари и прочее. Но возражать я не стал. Собственно, вся моя надежда и была – на эти фургоны…

– Пейте, – сказал он. – И я с вами. У меня сын ушел. Позавчера еще. Когда стреляли на улицах. А сегодня передали: партия берет власть непосредственно…

– Партия… – пробормотал я и в два глотка опустошил стакан. Партия… Ах, суки…

– Жена на курорте, – сказал он. – Вчера звонила. Сутки дозванивалась. Я ей не сказал. Сказал, что все нормально.

– Суки позорные.

– Я бы пошел – вместо него. Но я не знаю, куда надо идти.

– Никуда не ходите. Это все провокация. Очень подлая провокация.

– Я понимаю. Только я все равно бы пошел. Может, еще пойду.

– Не надо. Скорее всего, обойдется.

Он покачал головой.

– Они разливали бензин по бутылкам, – сказал он. – В гараже еще целый ящик. Они бы пришли за ним…

– Можно? – я кивнул на приемник.

– Да, конечно…

На всех диапазонах был дикий вой. Только на коротких, на четырнадцати метрах, пробивалась то ли морзянка, то ли цифровые группы, да на длинных царила тишина. Не было даже Вагнера.

– Эти тоже молчат, – вздохнул хозяин. – Наверное, нечего сказать…

И как бы в ответ в приемнике зашуршало, защелкало, потом непрофессиональный, недикторский, но довольно сильный голос произнес: «Внимание. Господа, всем внимание. Через несколько минут будет передано важное сообщение. Ахтунг, ахтунг. Нах ейнигер цайт…»

– Вас как зовут? – спросил хозяин. – А то неловко как-то…

– Игорь.

– Хорошее имя, – похвалил он. – В нынешних условиях особенно хорошее. А меня Герберт. В честь Уэллса. Родители увлекались. Сашке отчество досталось – все думают, что он дейч. Говорил ему: смени…

– Не хочет?

– Не хочет, мерзавец.

– Ну и правильно.

– Это сейчас правильно…

«Не отходите от приемников. Через одну-две минуты будет передано важное сообщение…»

– Коррумпированное правительство низложено, власть переходит в руки партии, всем сохранять полное спокойствие… – предположил я.

– Скорее всего, – согласился Герберт. – Ничего смешнее уже не выдумать. Хотя нет, почему же…

Если бы я смотрел на окно, то, наверное, ослеп бы, как ослепли в свое время Рыбаков и двое его ребят, их каким-то чудом, через Красный крест, выцарапали у короля Бехруза, я помню их лица: бронзовый загар с розовыми рубцами там, где сошла кожа, и неподвижные, обесцвеченные, вареные глаза… но я смотрел на приемник, а Герберт смотрел в стакан, он наливал вино, и в этот момент все вдруг превратилось в негатив: черное окно стало ослепительным, белый холодильник – черным, рука Герберта – тоже черной, а бутылка – прозрачной… В следующий миг я прижимал Герберта к полу, зажмурив изо всех сил глаза и ожидая испепеляющего жара, и в то же время автоматически вел счет секундам: семь… восемь… девять… десять… одинна… И тут врезало.

Впрочем, я ожидал большего. Я ждал – кувалдой по голове, и долгий звон в опустевшем черепе… оказалось: тугой толчок, металлический протяжный удар и сходящий на нет далекий вой… впрочем, в ушах все равно была вата, и что говорил Герберт, я не слышал. Он что-то говорил, кричал. Сиди, крикнул я, сейчас! Я встал на ноги и повернулся к окну.

В половине окна стекло уцелело, и там отражался холодильник, а на нем приемник со светящейся шкалой, но я никак не мог понять, что это шкала, и смотрел на нее, как баран, ничего не понимая… потом все-таи понял и смог перевести взгляд наружу, в темноту. Сквозь лиловые пятна проступила красная точка, я сощурился: действительно, красная точка, похожая на огонек тлеющей сигареты – в небе, невысоко, неподвижно.

Потом от нее полетели искры, вверх и вбок, погасли, полетели снова сноп искр… Это Измайловская игла, сказал рядом Герберт. Это взорвали Измайловскую иглу…

Я покрутил настройку приемника. Не было слышно даже несущей волны. На коротких… на коротких по-прежнему вой и скрежет. Взорвали, сказал Герберт, надо же… Он тяжело, боком опустился на стул и вдруг затрясся. Глаза у него были закрыты, рот свело, руки вцепились в край столешницы мертво, как якоря. Кажется, он что-то говорил, но на волю прорывались лишь искореженные лающие звуки. Я сунулся в холодильник: там стояла еще одна бутылка вина. Нашел чайную чашку, налил до краев, поднес ему ко рту. С трудом, расплескав половину, он выпил вино. Чуть обмяк. Ничего, сказал я, все это ничего… пойдемте, я вас положу. Он дал увести себя в комнату, показал на диван: здесь. Он был слабый, как столетний старик. Разберетесь тут, что и как, сказал он, вон – комната сына, там и ложитесь…