Выживания не гарантирую

В прошлом году он осторожно пытался проконсультироваться у армейского психиатра: сны, которые повторяются из ночи в ночь, – это что? Но психиатр прописал бром и мокрые обтирания, а неофициально посоветовал походить по всяким ночным клубам с номерами: помогает… Тогда они еще стояли в Риме.

С проститутками Айова скучал. Возможно, как и они скучали с ним.

Проклятый Эрвин, подумал Айова. Он открыл окно. Мокрый, соленый, холодный воздух толкнул его в грудь. Если бы ты тогда…

Зачем?!

Он знал, зачем. У него все еще оставалась надежда вернуться в тот небывалый сад, к наядам Джулии и Яне… Эрвин сказал, что несколько недель занятий – и у Айовы получится всё. Он может, и осталось только – научиться…

Проклятый Эрвин. Временами он становился главным врагом. Без него жизнь была бы нормальной, тихой…

Пресной. Никакой.

Он показал, что такое жизнь на самом деле. Зачем вообще нужно жить. И это давало силы, как ни странно.

Впрочем, следует быть справедливым. Пристальные сны начались у Айовы задолго до встречи с Эрвином. Собственно, поэтому он и ненавидел Ираклион…

Это было то место, в которое раньше он попадал сразу после смерти.

Когда он впервые приехал с аэродрома, то чуть не закричал от ужаса: городок, окруженный крепостной стеной, форт на островке, узкая дамба – все это словно выплыло из его снов. Разве что море оставалось живым, пусть серо-зеленым и холодным…

Да. И город снов не кишел английскими моряками и американскими летчиками. Он был почти пуст, и лишь немногие жители сидели на табуретках возле своих дверей.

И еще там не было дня. Ночь или сумерки.

Чернолицая мадам Теопия сама нашла его: подошла и сказала пароль. С тех пор Айова стал завсегдатаем маленького полуподпольного борделя. Впрочем, уединялся он только с самой мадам и потому среди простых посетителей, зенитчиков из форта и летчиков истребительного авиакрыла, слыл гурманом и сволочью.

Все равно Ираклион оставался для него городом-тупиком, из которого не было выхода.

Яна и Джулия… Он вспоминал их не только и не столько за постель, которую они легко и охотно с ним делили, а за какой-то веселый звон и сияние, исходившие от них. Люди так не звучат, и девушки, с которыми он встречался после, казались вырубленными из сырых чурбаков.

Проклятый Эрвин…

Может быть, тебе будет легче, сказал он, уходя (холодный темный Лондон и час, неотличимый от ночи; скоро завоют сирены), если ты будешь знать: то, что ты станешь сообщать мне, прежде всего будет предназначено для защиты верхнего мира. Твоих наяд. И всего того, что их окружает. Война началась слишком рано, мы – те, кто бывает там – не успели договориться. Ты будешь работать не на Германию, а на верхний мир. На Хайлэнд…

Агент Хайлэнда… Айова знал, что если его поймают, то расстреляют как простого нацистского шпиона.

Впрочем, поймать его было бы непросто. Сообщает какие-то сведения? Потому что болтун. Рация, рация где? Или хотя бы стремительно летящие в бурном небе почтовые голуби? Нет: и гадалка Дженни в Лондоне, и подслеповатый букинист в Сицилии, и мамаша Теопия здесь, на Крите, – все они, выслушав Айову, лишь замирали на четверть часа, закрыв глаза и чуть закинув голову, и только пальцы чуть подрагивали, как будто руки их были руками пианиста, вспоминающего давнюю мелодию… Так что контрразведчикам было бы трудно предъявить кому-либо обвинения – даже если бы они ворвались в разгар «сеанса».

Иногда он ненавидел себя. Иногда – гордился…

В любом случае, жизнь была кончена. Не зря же проклятый Ираклион издавна возникал в его снах как город по ту сторону.

И, как всегда после сеансов связи, несколько бессонных ночей майору Айове Мерри, заместителю коменданта авиабазы Вамос по специальным вопросам (тайная переправка людей и грузов через границы и линии фронтов), были обеспечены…

Сбор информации

Берлин, 10 февраля 1945. 9 часов

Как любой ночной житель, по утрам Штурмфогель чувствовал себя отвратительно. Ему удалось поспать четыре часа на диване в кабинете Гуго и потом освежиться кофе и шоколадом «Кола», который просто обязан был сообщать мышцам силу, а мыслям легкость, но, наверное, слишком долго хранился на складе стратегических резервов… Штурмфогель ненавидел спать в помещении «Факела», даже в этом новом, которое вроде бы не должно было успеть пропитаться миазмами их работы, но вот тем не менее – успело. И вообще плохо, когда утро начинается с Карла Эделя…

Карл вошел, продавив тонкую пленку сна, и вонзил когти в плечо спящему Штурмфогелю, и, пока тот отбивался, всё хищно улыбался и щурился, как кот, сожравший дюжину мышей и решивший заполировать трапезу птичкой. Штурмфогель сначала замер в его когтях, но потом вздохнул и сел.

– Ф-фу… Что у тебя, Карл?

– Можешь себе представить – зацепка. По одному из прошлогодних дел проходила девка, которая была или остается связником Эйба Коэна.

– Она у нас?

– Нет, она на свободе, но тем лучше!

– Да, конечно. Где она?

– В Женеве. Где еще быть шпионке?