Выживания не гарантирую

То есть добраться-то можно, но только с их любезного снисходительного соизволения… по предварительно полученному разрешению, пешком, переодевшись в специальную одноразовую одежду вызывающей расцветки – и обритым наголо. Через три зоны контроля. Будучи обысканным, просвеченным и обнюханным. И в любом месте тебя могут развернуть и отправить обратно, ничего не объясняя.

Я и не пытался ни разу. Бесполезно. Да и нечего мне там, в «земной» зоне, делать. Я ничем не торгую, кроме себя самого, и вряд ли им нужен такой товар – а мне тем более не нужны такие покупатели.

То есть не подумайте, что я такой уж землюконенавистник. Нет. Просто я не люблю, когда меня унижают. Даже если у тех, кто унижает, для этого есть все основания. В конце концов, мы – побеждённые. Нас – положено.

Но я этого не люблю.

19

Собака перевалила край обрыва – сначала её приподняло, потом бросило вниз. Я выровнял полёт и поёрзал, устраиваясь поудобнее, чтобы не затекала шея. Раньше у меня был такой специальный воротник-массажёр, но его выпросил попользоваться директор школы – и как-то всё забывает отдать. А я всё забываю напомнить…

И я ведь ему не сказал, что улетаю.

Ладно, Тина скажет.

Тина…

Я думал, она выйдет во двор или хотя бы на веранду – помахать рукой. Но Тина не вышла.

20

До Ключей я добрался спокойно. Ключи когда-то были крепким посёлком, вокруг него постоянно крутились три-четыре десятка ферм, а в самих Ключах стоял заводик по первичной переработке бутонов – ну и всяческие склады, магазины, игорные дома и бордели, – то есть всё то, без чего нормальный фермер не мыслит своего существования. Но с тех пор прошло уже двадцать лет…

На посадочной площадке стояли четыре вертолёта и один пёстрый пикап класса «Ниоба» – из тех старых надёжных машин, к которым не найти запчастей, а они всё равно летают. Раскраску баллона я не опознал, наверное, кто-то издалека. А на дальнем краю пирса висела маленькая ферма с гербом семьи Сурганова – то есть с дальнего юго-запада. Интересно, их-то каким ветром сюда занесло?..

Я откатил Собаку в уголок стоянки, спугнув здоровенного спящего друкка, и пошёл, разминая ноги, наискось – к таверне.

Как минимум, надо докупить воды. Половину запаса я израсходовал.

По идее, для реакторов годится любая вода. Там есть фильтры, которые даже из овечьей мочи выжмут дистиллят. Но все, кто долго летает, знают, что фильтры, если их нагружать, выходят из строя в самый неподходящий момент. А дальше – уж как повезёт: либо реактор блокируется, либо взрывается. И если ты летишь над болотами, то лучше второе. Так что много дешевле – не по деньгам, так по нервам – покупать заранее отфильтрованную воду.

Таверна, можно сказать, была полна народу. То есть помимо Сунь Чу, который возвышался за стойкой как утёс, у дальнего конца стола сидели четверо серых и не столько ели и пили, сколько пялились в мою сторону. Один из них повернулся к Сунь Чу и что-то спросил, и тот тоже посмотрел на меня и ему ответил. Жаль, я так и не научился читать по губам у китайцев…

Кроме этой четвёрки, возле входа спиной ко мне сидел здоровенный фермер и что-то уплетал, оттопырив локти.

Не знаю, то ли таверну когда-то так стилизовали, то ли на постройку действительно пошла платформа от небольшой фермы. Даже навес был под стать: сетка, которую приподнимало ввысь несколько плоских баллонов. Фермеры наверняка чувствуют себя здесь как дома…

Я вошёл, поздоровался, мне ответили. Сунь Чу радостно поклонился.

Конечно, как ему не радоваться: мы не виделись уже два года. А то и побольше.

Первым делом я испросил воды для Собаки, вторым – для себя. Из быстрой еды у Сунь Чу нашлись только сырные лепёшки с зелёным луком и холодные бобы; и то и другое перед дорогой я есть не мог категорически. А ждать полчаса, пока он приготовит нормальную еду… Я втянул слюну, купил полдюжины рисовых палочек с мёдом, сгрёб толстые медяки сдачи и спросил как бы между прочим:

– А чья это ферма там? Мне показалось, что сургановская.

– Да, – кивком подтвердил моё смелое предположение Сунь Чу.

– И что же сургановские делают здесь?

– Что-то продают…

Сунь Чу перевёл взгляд за моё плечо. Мне не требовалось даже оборачиваться, чтобы понять: там возник серый.

Но я всё-таки повернулся, всем телом демонстрируя миролюбие.

– Чего ты тут распускаешь язык? – серый был молод, лет двадцати пяти, беззуб и слегка косоглаз; я присмотрелся: видимый только в ультрафиолете иероглиф над левой бровью говорил, что он «третий ребёнок в семье» – то есть рукавишник самого низкого пошиба, которого не жалко и за которого не станут кроваво мстить, а просто истребуют виру. Такие бывают самыми наглыми и беспощадными.

– Если я вас чем-то задел, прошу прощения, – сказал я. – Увы, я бываю страшно неловок.

– Ты шпион? Почему на тебе нет меток?

– Я школьный учитель. Мне запрещено иметь метки, уважаемый.

– А чего ты тут забыл, учитель? До ближайшей школы… – он задумался.

– Четыре часа, – подсказал я.