Выжившая

признаваться в собственной несостоятельности кому бы то

ни было. Даҗе младшей сестре, безоговорочно любящей

меня. - Ты помнишь, что моим коньком всегда были точные

науки. Я далек от творчества, от искусства. В отличие от …

Дилана.

– Ты спятил, Оли? - спиной ощущаю ее изумление, слышу

потрясенный вздох.

– Гвен, это его единственный шанс общаться с миром, – я

пытаюсь объяснить? Черт, кажется, я действительно это

делаю. Выгораживаю его, оправдываю себя за то, что

поддаюсь на манипуляции Дилана, хотя заявлял обратное. -

Он чудовище, Гвен, я знаю, – проговариваю быстро, прежде

чем сестра начет возражать. Она не знает его так хорошо, как я. И слава Богу.

Знать Дилана хорошо – смертельно-опасное удовольствие. – Но

очень одаренное чудовище. Я собираюсь выпустить пробный

тираж его рукописи в одном из издательских домов «Пульса».

– Дилан пишет книгу? - недоверчиво спрашивает Гвен. Она

ошеломлена. Сегодня день откровений. Для нас обоих. -

Не наброски шизофренических фантазий? - ее шаги

приближаются. Сестра встает рядом со мной и тоже

смотрит на город. - Полноценную книгу с сюжетной

линией?

– Да, я читал ее, Гвен, - киваю я, и мы одновременно

поворачиваемся и встречаемся взглядами. - И это

неудивительно, Гвен. Он прочитал почти все книги

из библиотеки деда.

– Почти все время находясь в кромешной темноте. Как он это

делает, Оли? - недоумевает сестра.

– Включает свет, - натянуто улыбаясь, поясняю я. Она

удивленно хлопает ресницами. - Но есть подозрение, что Дилан умеет видеть в темноте не хуҗе, чем его

кошка.

– О чем она? – без тени улыбки напряженно спрашивает

Гвен. – Книга, - дополняет, заметив замешательство на

моем лице.

– О Шерри, - убрав руки в карманы брюк, я перевожу взгляд

за стекло, бесцельно смотрю в окна небоскреба напротив.

– О кошке? Ты смеёшься? - снова раздражается Гвен. Я

отрицательно качаю головой.

– Нет. О Шерил Рэмси, единственной выжившей девочке ….

После общения с ним.

В кабинете воцаряется тягостное молчание. Боковым

зрением вижу, как Гвен опускает голову вниз, сжимая ладони в

кулачки, тут же пряча их за спиной.

– Есть ещё ты. И я. Мы живем с ним. В одном доме, - тихо

говорит она.

– Этo другое, Γвен. Мы нужны ему, чтобы жить. Дилан не

тронет нас, пока зависим. А зависим он будет всегда.

– Я хочу прочитать эту книгу, Оливер, – нерешительно

произносит Гвен. - Она окончена?

– Нет, я видел всего несколько глав, но он допишет, -

уверенно заявляю я, почувствовав сомнение в голосе

сестры. Однако она удивила меня отсутствием бурных

возражений и опасений, обусловленных вероятным

содержанием в книги биографических моментов, касающихся нас всех.

– И под каким именем ты планируешь ее выпустить? -

интересуется Гвен.

– Под своим.

– Он согласен?

– Да, - подтверждаю коротким кивком. - Это его решение.

Дилан отказался от псевдонима и хочет, чтобы на книге стояло

мое имя, - говорю я, чувствуя, как начинает неприятно тянуть

связки и царапать в горле. Гвен безмолвно смотрит на меня. Я

поворачиваю голову и встречаю ее задумчивый остекленевший

взгляд. – Но есть ещё кое-что… – нехотя добавляю я.

– Что? - настороженно спрашивает сестра, слегка сдвинув

брови к переносице.

– Дилан хочет, чтобы над редактурой его рукописи работала

сама Шерил Рэмси.

***

США, Мериленд, г. Балтимор

Шерил

Тишина в маминой комнате не вызывает отторжения, она

кажется привычной, естественной и знакомой до боли. После

ухода отца здесь всегда тихо.

Несмотря на серьезное заболевание, Дороти всегда

щепетильно следила за порядком в своей спальне и во всем

доме, ежедневно перебирала вещи в шкафах, складывая их

идеально-ровными стопочками, натирала полы до блеска, раз в

неделю мыла окна и меняла шторы, любила ковыряться в

небольшом саду на заднем дворе. Рутинные и бытовые

обязанности позволяли ей отвлечься от мучающих ночных

кошмаров и тяжелых мыслей. Я понимала это и не мешала…

Сколько вечеров мы провели с ней здесь наедине, в

односторонних попытках диалога с моей стороны?

Осторожные ненавязчивые вопросы, откровенные признания, беспечная болтовня о событиях, случившихся за день. Она не

слушала, занималась своими делами, а я не прекращала

говорить, потому что звук собственного голоса напоминал, что

я все ещё жива и относительно здорова.

Маме было все равно, как прошел мой день, как обстоят дела

в университете, с поисками работы, есть ли у меня подруги или

парень, чего мне хочется от жизни, о чем плачу. Она все чаще

уходила в свой вымышлеңный мир, где меня, к сожалению, не

было, и вспоминала обо мне, возвращаясь оттуда на считанные

часы. Самые ценные и счастливые часы, когда мама узнавала

меня, говорила со мной и не называла именем сестры.

Когда-то я мечтала быть похожей на Руби, а сейчас ненавижу

наше проявившееся в подростковые годы сходство. Ненавижу

ее узнаваемые черты в себе, потому что их вижу не только я, но

и мама, и отец, и старые знакомые, много лет сторонящиеся

меня, как прокаженной. Я не злюсь на них, их реакция

объяснима и понятна.

Как только я вернулась домой из больницы, все хотели

помочь, поддержать, сочувствовали, утешали, но по мере того, как всплывали имена опознанных жертв Уолтера Χадсона и