Выжившие

Но самой невероятной новостью стало то, что один из Совета Тринадцати уничтожил своих коллег, после чего вручил Лескову несколько сотен новейших «ликвидаторов», запрограмированных на служение только одному «хозяину». Ему, Дмитрию. Затем этот «щедрый даритель» любезно испарился, оставив после себя немало вопросов. А также сомнений касательно Лескова: как он распорядится своим неожиданным подарком?

Московские давно разучились верить в счастливые случайности: если Бранн Киву передал Дмитрию войско, значит у него была какая—то цель. В лучшем случае — попытка заслужить помилование, в худшем — эти двое были заодно с самого начала. Вполне возможно, что, не «усидев на троне», румын решил назначить своего преемника.

Что касается «преемника», то в данный момент он находился в своем кабинете. В это утро ему чертовски хотелось побыть одному, поэтому Дима запер дверь на ключ и устроился за письменным столом. Какое—то время он сидел в кресле, задумчиво перебирая свои воспоминания. Вновь и вновь его мысли возвращались к сражению с Лонгвеем, к погибшим товарищам, к внезапному появлению Бранна. Можно ли было обойтись меньшими жертвами? Был ли у них шанс вообще одолеть чистокровного без помощи Киву?

Дима потянулся к ящику и извлек оттуда еще одну вещицу, которая пополнила его печальную коллекцию. Теперь вместе с крестиком покойного Олега и обручальным кольцом там хранилась черно—белая фотография.

Взяв ее в руки, Лесков впервые пожалел, что не является «энергетическим». У этого снимка, определенно, была какая—то история, в которую Диме безумно хотелось окунуться. Хотелось наяву увидеть этого незнакомца в черном пальто, который привел маленького Бранна в фотоателье.

Каким он был? Почему выбрал жизнь «охотника»? Почему нарушил клятву?

Киву описывал кайрамов, как жестоких и принципиальных существ, но так ли это на самом деле? Конечно, ребенок не выбирал, кем ему родиться — «зависимым» или «высокородным», но, возможно, в чем—то кайрамы были правы: убей Винсент Бранна в детстве, и не было бы никакой катастрофы на атомной электростанции в Индии…

«И не было бы никакой победы на Золотом Континенте», — договорило сознание. Жизнь действительно любила преподносить сюрпризы.

«Где же ты теперь, Киву?» — подумал Дима, рассматривая фотографию. Маленький мальчик смотрел на него своими большими черными глазами, зная ответ на этот вопрос. Но спросить его было невозможно. Или же.

В какой—то момент Дима почувствовал странную шероховатость на обратной стороне фотографии и поспешно перевернул карточку. На ней были нацарапаны какие—то цифры. Царапины были свежими: видимо, Бранн успел оставить их, когда разбил рамку. В тот момент Дима еще удивился, зачем столь аккуратному человеку как Киву, ронять ее на пол?

А затем в памяти отчетливо возникла фраза: «Интересно, будь ты на месте своего отца, ты бы убил меня? Или допустил бы такую же ошибку?»

— Черт, — вырвалось у Лескова.

Он понял, что означали эти цифры: это были координаты места, о котором упоминал Бранн. Места, где можно укрыться. Киву словно знал, что Дмитрий не выдаст его. Не сможет. Внушение на него не действует, а сам он не скажет. Отсюда и это дурацкое сравнение с отцом. Или же пророческое?

А может, новоиспеченный «брат» в который раз пытался его спасти? Знал бы он, что никакого спасения нет.

В ту же секунду Лесков ощутил знакомую боль в мышцах. Проклятье! Время между инъекциями становилось все короче, а доза всё больше. Чертов «эпинефрин» стал его навязчивой идеей. Он подавлял аппетит, лишал сна, заставлял считать минуты, когда можно будет снова принять заветное «лекарство».

Дима извлек из внутреннего кармана футляр со шприцем и ампулами. Это занятие стало для него таким же обычным, как умываться по утрам или заваривать кофе. Зависимость пугала лишь поначалу — теперь же это стало рутиной смертельно больного человека.

Сделав укол, Лесков закрыл глаза и какое—то время сидел неподвижно, прислушиваясь к биению собственного сердца. Затем посмотрел на часы. Через несколько минут начнется церемония прощания с погибшими, вот только Дима ждал до последнего. Он боялся, как бы служба не затянулась, и новый приступ не настиг его у всех на виду.

Впервые за все время войны на церемонию пришло столько людей. Не все понимали язык, на котором происходило прощание с погибшими, но все понимали скорбь, которая не имела национальности. Со слезами на глазах собравшиеся вспоминали героев, которые отдали свои жизни за то, чтобы жили другие. Не все эти герои были рождены доблестными и благородными. Кто—то был тихим и незаметным, кто—то опасным и безжалостным, кто—то напуганным и глубоко несчастным. Но всех их объединяли мужество и стремление победить.