Выжившие

Лори нравилось рисовать широкими мазками. Я блуждаю взором по причудливым завиткам акрила, по их выпуклой текстуре, щедро положенной шпателем на кроны растущих вдоль реки деревьев. Вспоминаю ее светлые, убранные назад волосы и широченную, перемазанную краской футболку Пита. Она вовсе не походила на типичную художницу из богемы: простые джинсы, прилежно зачесанные волосы, на ногтях аккуратный маникюр, брови – волосок к волоску. Лори все успевала, и дела у нее спорились. Творческий гений не был ей в тягость – она им наслаждалась.

Очнувшись от воспоминаний, смотрю на стоящего рядом парня. Он старше, чем показалось сначала, тщательно оформленные бакенбарды и проработанные линии бороды выдают аккуратиста, открытая кожа под челюстью неестественно гладкая. Меня к нему совсем не тянет. Зачем я его впустила?

«Зачем ты его впустила, Эрин?» – вновь вопрошает голос Лори из прошлого.

Зачем? Да затем, что сегодня пятница. Потому что я пьяная. Потому что ненавижу возвращаться домой одна. Достаточно?

Парень расхаживает по комнате, изучая содержимое книжных полок, подходит к камину. В Лондоне во многих квартирах такие: в эдвардианском стиле, с заложенным дымоходом. На бронзовой каминной полке стоит стеклянная ваза с уложенной в нее новогодней гирляндой – идея Лори.

– У тебя день рождения, что ли?

С чего он взял? Проследив за взглядом парня, замечаю примостившуюся между двумя оплавленными свечками поздравительную открытку со сверкающей блестками цифрой тридцать.

– Да, – проще соврать, чем объяснять.

– Я думал, тебе меньше.

Правильно, умник, потому что мне двадцать семь.

Молча допиваю ром, жар выпивки скользит по горлу. Открываю на телефоне музыкальное приложение, включаю плей-лист с чилл-хопом. Вспомнив, что внизу живет соседка с ребенком, делаю потише. Вчера я помогла ей поднять коляску по ступенькам – лифт опять сломался. Пока мы карабкались, малыш смотрел на меня настороженно, кроша в ручонке кусок кекса. Она чуть не расплакалась, когда благодарила меня за помощь. Наверное, надо зайти к ним, посмотреть, как дела, пригласить к себе, но что-то не хочется.

Парень смотрит на меня как-то странно:

– Что у тебя за прическа?

– Прическа? – я удивленно приподнимаю бровь, касаюсь черных волос. – Называется «андеркат», – я показываю пальцем на выбритый в виде арки над ухом висок.

Людей сбивает с толку, что с другой стороны волосы есть. Не самая модная стрижка, чего уж там. Меня подстригли на учебном занятии для начинающих парикмахеров. Идею стрижки – «Давай сделаем пикси с выбритым виском!» – предложил юный студент со свеженаколотой, еще розовеющей воспалением татуировкой на запястье. Недолго думая, я согласилась: «А давай!»

Похоже, большинство решений я так и принимаю: «Можно к тебе зайти?» – «А пошли!»

Наверное, мне пошло бы выделять глаза черным карандашом, и брови подчеркнуть не мешает, но как-то лень.

– Ничего так, – сообщает он и делает шаг от камина… кажется, идет к дивану. Так… Нет, проходит дальше по комнате к выходу.

– Мне надо наведаться в одно место.

Наведаться? Так еще говорят?

Ой, он идет не к той двери! Вскакиваю с дивана… поздно – парень опускает ладонь на дверную ручку…

– Не туда… – запоздало предупреждаю я, однако дверь в соседнюю комнату уже открыта, щелкает выключатель.

Парень остановился на пороге как вкопанный.

Он стоит спиной ко мне, но я прекрасно понимаю, куда он смотрит: удивленно обозревает стены комнаты.

Давно туда не заходила, однако что внутри, знаю.

– Это еще что? – сипит он.

Очередная композиция в плей-листе еще не зазвучала, и тишина застала нас врасплох. Молчание явно затягивалось, вопрос повис в воздухе, словно занесенный для расправы меч.

– Дверь в ванную там, – довершила я ранее начатую фразу.

– А это что такое?

Стены соседней комнаты закрывают соединенные натянутыми цветными нитями вырезки из газет, карты и фотографии, перемежаемые клейкими стикерами для заметок с написанными от руки вопросами. С фотографий смотрят недвижные глаза незнакомцев, заголовки вопят: «Пропал!», «Самолет бесследно исчез с радаров».

Представляю, что обо мне думает парень. Отлично представляю.

В середине композиции – газетная статья с фотографией небольшого самолета, белую обшивку режут ровно пополам две красные полоски. Ниже – фотографии двух членов экипажа и семи пассажиров.

Я молчу, парень поворачивается и, глядя на меня, спрашивает:

– Тот пропавший самолет?

Я нехотя киваю.

– Ты… это у тебя по работе?

Я хватаюсь за протянутую соломинку и лгу:

– По работе, да.

– Ну да, ты же сказала, журналисткой работаешь. – В голосе чувствуется явное облегчение, он уже не выглядит таким настороженным. – А я помню, что писали про тот рейс. Они на Фиджи летели, да? Самолет пропал. Исчез с радаров. Никто его больше не видел. Ни сигналов, ни обломков. Чертовщина какая-то.

Я продолжаю молчать.

– Вроде в прошлом году?

– Два года назад.

Два года и шесть дней.