Выжившие хотят спать

В глубине души они знали: им придется подниматься все выше и выше в тщетной надежде победить стихию. Они могли взять продукты, но много ли они унесут с собой, чтобы протянуть дни и дни, если понадобится? Как они выдержат это в антенной части, где невозможно нормально ни лечь, ни сесть? Балконы – узкие, открытые, их заливает, это можно выдержать час-два-три, но что делать, если придется сидеть там неделю? Это не ресторан «Высота», где они устроили себе временное пристанище: одеяла, подушки. Кроме еды они ничего больше не возьмут с собой, ни вещей, ни тем более плиты на аккумуляторах из подсобки нижнего ресторана, что позволяло им готовить, как дома.

Они знали это, хотя никто из них не проронил ни слова на эту тему, и вот момент близился: им придется покинуть ресторан, чтобы вырвать у воды еще несколько дней жизни.

Грэг, подавленный, сидел, свесив руки между коленей, глядя в пол. Иван посматривал на него, на Еву с Анной – спящие, они казались умиротворенными. Сон – брат смерти, это бесспорно, но сон так же и продлевает жизнь. Дети растут во сне, без сна человек свихнется быстрее, чем загнется от голода. Сон – это уступка Смерти, чтобы она пришла немножко позже, чем могла бы при желании: мы отдаем ей кусочки своей жизни, отрезаем приличный кусок процентов тридцать, и Смерть, и мы претворяемся, что нас это устраивает. Она не напрягается, чтобы отнять все и сразу, а мы с облегчением переводим дыхание, радуясь, что оттянули то, что все равно случится. Странное нечто, сидящее сразу на двух стульях, причем удобно устроившись. Посредник, который нужен всем.

Прервал паузу Грэг:

– Будить их?

Иван колебался. Медленно поднявшись, он посмотрел на Грэга:

– Я спущусь вниз, гляну. Мало ли… Времени маловато, но оно есть.

Грэг кивнул. Та же тщетная надежда требовала от него выждать еще чуть-чуть.

– Мы успеем, – Иван подбодрил то ли себя, то ли Грэга.

Грэга снова кивнул.

– Да. Только не задерживайся.

Иван спустился в ресторан «Русский бриллиант». В зале он остановился перед картиной на полу. Через две ночи после того, как они здесь появились, Ева обнаружила в подсобке ресторана краски. Там было всего три цвета: красный, белый, черный, но этого оказалось достаточно. Ева, не раздумывая, отдала краски Ивану. Ему предстояло коротать дежурства, он нуждался в этом физически – особенно после того, как картины он писал в воображении. Особенно после столь долгого перерыва.

На следующую ночь Иван написал картину, однако Ева ее не увидела. Видела Анна, но, поднявшись, она незаметно попросила Ивана: Ева не должна это увидеть. От картины веяло жутью. Грэг ничего не сказал, но по его лицу Иван догадался, что он согласен с Анной.

Его последняя картина? Или… ему суждено создать что-то еще? Будь Иван букмекером Прежней Жизни, он бы на себя не поставил. Горькая истина. Впрочем, сейчас картины – ничто, ему даже стало неловко, что в момент смертельной опасности для Евы и ребенка, он вообще задумался о чем-то ином.

Грэг попросил его не задерживаться, Иван слышал шуршание воды, затопляющей нижний ресторан, и все-таки он не мог не остановиться здесь хотя бы на минуту. Скорее всего, он видит в последний раз свою последнюю картину. Все, что он создал ранее, уже под водой. И те стены в российской провинции, и холст, доска, бумага в Прежней Жизни.

Иван отдельно вспомнил картины, написанные после того, как он увидел знаки. «Алый Цветок». «Добро и Зло или Две стихии». «Триптих». «Неуловимое или Скалы». «Магический реализм». Единственная картина, неподвластная воде и разрушению, была написанная во сне «Башня-маяк». Теперь сомнений не было: Иван писал Останкинскую телебашню, недалекое будущее. Быть может, эта последняя картина на полу ресторана также показывала фрагмент будущего?

Вскоре затопит и это творение. «Смерть и Жизнь»?