Выживший: роман о мести

Не сводя глаз с нападающих, Хью поднес факел к полыни – и та, несколько недель не знавшая дождя, ярко вспыхнула. Гласс поджег еще два куста, и вскоре вокруг туши пылал огонь, а сам Гласс, упершись коленями в тушу, размахивал над головой остатками факела. Ударила молния, грянул гром, от ветра пламя перекинулось на соседние кусты, и даже начавшийся дождь ему не повредил.

Белый волк и его одноухий напарник ошеломленно огляделись. Вожак с волчицей и щенки уже неслись по прерии: им, насытившимся мясом до отвала, оставаться под дождем было ни к чему, и они рванули к недальнему логову. Двое, грызшие тушу, поспешили за ними, с трудом таща за собой кусок бизоньей ноги.

Белый припал было на лапы и замер, как перед нападением, но одноухий вдруг повернул прочь и помчался вслед стае. Белый потоптался на месте, оценивая перемену сил. Свою роль в стае он знал хорошо: его дело – следовать за другими. Не он выбирает жертву – он только помогает ее загнать. Не он пожирает мясо первым – ему достаются объедки. Зверей, подобных нынешнему, он раньше не видел, однако хорошо понимал его место в иерархии силы. И когда над головой грянул очередной раскат грома, белый окинул взглядом бизонью тушу, человека и дымящиеся кусты полыни – и припустил вслед за стаей.

Гласс следил за волками, пока те не скрылись за обрывистым берегом. Вокруг поднимался дым от горящих кустов, пригашенных каплями дождя: еще минута – и Хью будет беззащитен. Глянув на плечо, он подивился собственной везучести: из двух проколов, оставленных волчьими клыками, сочилась кровь, однако раны были неглубокими.

Бизонья туша лежала на земле живым напоминанием о силе и кровожадности волчьей стаи. Острые клыки разодрали все тело, под перегрызенным горлом скопилась лужа крови – багряно-алая на тускло-рыжем песке. Гласс перевернул тушу с бока на спину. Внутренностей, о которых он так мечтал, в бизоне почти не осталось: волки, накинувшиеся на них в первую очередь, выгрызли и печень, и сердце, и легкие. Сбоку торчал обрывок кишечника, и Гласс, вытащив из сумки бритву, запустил левую руку вглубь туши и под самым желудком отрезал двухфутовый кусок кишок. Не в силах сдерживать голод, он тут же вгрызся в сырое мясо.

Хоть волки и успели съесть самые питательные куски, они заодно почти избавили Гласса от необходимости снимать шкуру с жертвы. Гласс подобрался к горлу и бритвой поддел мягкую кожу: детеныш бизона был упитан, мясо на пухлой шее окружал слой белого жира – такой считался у трапперов деликатесом. Отхватывая жир крупными ломтями, Гласс глотал его, почти не жуя; горло на каждом куске чуть не взрывалось от боли, однако голод был сильнее, так что Гласс не замечал ни боли, ни проливного дождя. Наконец, утолив первый голод, он вспомнил об осторожности.

Взобравшись на высокий берег, он огляделся. Разрозненные стада бизонов по-прежнему безмятежно паслись на равнине, однако ни волков, ни индейцев не было. Гроза унеслась так же внезапно, как и налетела, дождь кончился, сквозь тучи проглянули косые лучи послеполуденного солнца, струящие на землю переливчатый свет.

Гласс, облегченно вздохнув, в очередной раз подивился своему счастью. Пусть волки и успели поживиться изрядной долей добычи – на его долю осталась огромная гора мяса. И хотя будущее брезжило, как в тумане, по крайней мере близкая смерть от голода ему теперь не грозила.

* * *

На обрывистом берегу рядом с тушей Гласс провел три дня. В первые часы он даже не разжигал огня и только бессчетно глотал тонкие ломти восхитительно свежего мяса. Наконец, утолив первый голод, он развел низкий костер в укромном месте под самым обрывом: жарить и вялить мясо придется долго, и огонь нужно сделать незаметным.

Решетки для вяления он соорудил из ветвей, наломанных в ивняке неподалеку, а потом час за часом терзал тушу затупленной бритвой, развешивал полоски мяса и подбрасывал топливо в костры. К концу третьего дня вяленого мяса набралось фунтов пятнадцать – по меньшей мере на две недели, даже если по дороге не попадется другой еды.

Волки оставили ему единственный деликатес – язык, и Гласс наслаждался каждым куском, как королевским яством, а потом поджаривал на костре ребра и уцелевшие ножные кости и высасывал из них костный мозг.

За несколько часов, пока Гласс снимал с бизона шкуру тупой бритвой, он не раз припомнил тех двоих, что бросили его безоружным на поляне: на то, чтобы снять шкуру ножом, ушли бы считаные минуты. На приличную обработку меха у него не было ни времени, ни инструментов, однако еще прежде, чем шкура окончательно задубела, он успел вырезать кусок и соорудить грубую сумку для мяса.

На третий день Гласс выбрался на поиски длинной ветки, которая сгодилась бы на костыль. Во время битвы с волками он заметил, что раненая нога ощутимо окрепла, и в последние два дня тщательно ее разрабатывал. Ползти (и чувствовать себя жалким покалеченным псом) ему изрядно надоело, и возможность идти, хоть и с костылем, не могла не радовать. Вскоре нашлась подходящая ветка тополя, на верх которой он навернул очередную полосу, отрезанную от шерстяного одеяла.