Вызов на дуэль

Заметив Софью Павловну, Кешка тотчас сунул папиросу в рот, затянулся длинной затяжкой и шумно выдохнул большое облако дыма.

Учительница остановилась и, как это она делала в классе, сцепила на животе руки.

— А ну брось, — проговорила она спокойно.

— Что-вы, Софья Павловна, — изумлённо сказал Кешка, не меняя позы. — Разве можно такой табачишко бросать? Сильный! — И Кешка второй затяжкой скурил папиросу.

— Докуришься до беды, — сказала она и обернулась к сыну. — Домой! Сколько раз тебе говорила: не шляйся где попало.

Юра покраснел и как-то весь съёжился, словно стал меньше, и даже ноги его, обтянутые, как у девчонок, чулками, будто стали тоньше. Ему было стыдно перед ребятами. Он мельком глянул на Кешку, Кешка подмигнул ему косым глазом и сделал рукой незаметный, но ясный и точный, как приказ, жест: не дрейфь! Будем ждать.

Софья Павловна взяла сына за руку, рывком оторвала от песка, и тот, виновато оглядываясь, засеменил рядом. Лицо у учительницы оставалось невозмутимым. Десять лет работы в школе — это не так уж мало. Вначале, по неопытности, она сердилась, кричала, но это не помогало. Теперь же во время уроков слышно, как малюсенький комар, залетевший в форточку из тайги, тоненько ноет в классе. Дело не в крике, не в угрозах. Лёгкое движение бровей, оказалось, действует сильнее длинной нотации, молчаливо сомкнутые губы — красноречивей стука кулаком об стол, выжидающий твёрдый взгляд — убедительней крика. И с тех пор, когда она поняла это, её красивое, большеглазое лицо словно изменилось. Улыбка, изумление, сомнение, смех — всё куда-то исчезло, ушло, а на лице осталось только то, что было необходимо для воспитания детей.

И особенно научилась владеть собой Софья Павловна здесь, в посёлке, после одного случая с Кешкой. На первом же уроке на её стол вдруг прыгнул с парты какой-то неведомый полосатый зверёк. Он прыгнул так внезапно, что она от ужаса взвизгнула на весь класс и отскочила в угол. Только потом узнала Софья Павловна, что это был безобидный бурундучок, житель местных лесов, не страшный даже малым ребятам.

Учительница не спрашивала у ребят, кто принёс зверя: виновника искать не пришлось. Лицо выдавало его лучше всяких улик. Какое же это было неприятное лицо! Толстогубое, косоглазое, курносое: ноздри смотрят в упор…

Софью Павловну передёрнуло:

— Ты?

— Я, — даже как-то обрадованно согласился он.

— Зачем ты это сделал?

— А хотел узнать: вы сибирская или приехавшая.

— Ну, и ты рад? — спросила она, сделав каменное лицо. — Ты выяснил, кто я?

— Ага…

Он так и сказал: «Ага». И она тут же поняла: этот мальчишка — атаман, главный враг её, и, если она хочет овладеть классом, этого мальчишку нужно атаковать и сломить. Но вот уже прошёл год, а Софья Павловна до сих пор не знала, победила ли она Кешку. Он был сиротой, и его дядя, работавший на драге, только руками разводил: растёт, как бурьян!

Кешка был грозой огородов. Внезапное исчезновение кур тоже приписывали ему. Однажды у ручья нашли большого дохлого гуся, и, хотя никаких улик не было, хозяин гуся едва не оторвал Кешке уши…

Он, этот Кешка, был дик и запущен, как непроходимая тайга, ещё не тронутая человеком. Ему было на всё наплевать. На всё, кроме сопок, тайги и моря. В сочинениях он писал «бойкал», не мог доказать, что Земля круглая, хотя человечество знает об этом очень давно.

Он стоял у карты, правым глазом смотрел на указку, а левый, косящий, отъезжал в другую сторону и смотрел на класс: Кешка никак не мог обнаружить на карте Татарский пролив.

«Ух, какая бестолочь, какой лоботряс!» — думала Софья Павловна, сажая его на место. Она с неподвижным лицом подходила к столу и старалась спокойно, чтоб даже скрип пера не выдал её торжества, вписать в журнал двойку. И когда она вставала и вызывала другого ученика, ей вдруг казалось, что двойка-то в журнале стоит, верно, но разве это похоже на атаку, о которой она думала в тот день, когда этот злосчастный полосатый бурундучок прыгнул на её стол?

Но что было, может, самое страшное: вокруг Кешки вечно толклись ребята. И даже её Юра, умный, не по годам развитой мальчик, тоже тянулся к нему. И, конечно, к добру это не могло привести. Однажды она заметила, что от сына попахивает табаком; потом ему кто-то поставил лиловый фонарь под глазом… И что только Юра находил в Кешке?

Через полчаса Юра вернулся на берег.

— Удрал! — гордо сказал он Кешке, вытянулся на песке и заглянул ему в глаза..

— Нормально, — ответил Кешка и тут же пообещал научить его зимой ставить силки на зайцев и лис, «бормашить» — ловить из лунок рыбу на маленьких рачков-бокоплавов, или, как их зовут на Байкале, бормашей.

У Кешкиного дяди была лодка, и мальчишка, можно сказать, был хозяином её.

— Хорошо бы на лодке покататься, — мечтательно, с намеком произнёс Юра.

— Пошли вы все к чёртовой бабушке, — лениво сказал Кешка и почесал ногу об ногу.

— Ну хоть два разика прокати от пирса к пирсу! — приставал Юра, — Что тебе стоит?

Кешка и не пошевелился. Он по-прежнему смотрел на тихое и сверкающее на солнце море.

— Дам трёшку, — сказал Юра и осторожно коснулся его руки.