Вызов в Мемфис

Как я уже говорил, я был один в своей квартире, когда раздались звонки, и это одинокое на тот момент положение стоит упоминания. Оно немало повлияло на итоговое решение лететь в Мемфис. Вы должны понимать, что моя жизнь в Нью-Йорке весьма отличалась от жизни нашей семьи в Мемфисе. Я покинул отчий дом, будучи младше тридцати лет от роду, – молодой человек, недавно вернувшийся со Второй мировой войны. Уже несколько лет я жил в нынешней квартире с Холли Каплан (Холли на пятнадцать лет моложе меня, а мне на момент тех событий было сорок девять). Но в предыдущее воскресенье Холли съехала. Съехала после целого десятка лет совместного проживания. Я говорю об этом, чтобы пояснить, почему пребывал в том состоянии, в котором пребывал, и почему отреагировал на новости об отце так, как отреагировал. Собственно говоря, Холли Каплан вернулась ко мне всего через несколько недель после описываемых событий, и с тех пор мы неразлучно живем с ней в сравнительном благополучии: она продолжает работать в журнале, а я как никогда увлечен коллекционированием редких книг и редакторской деятельностью в издательском доме, с которым сотрудничаю на протяжении двадцати лет. Наша упорядоченная совместная жизнь – моя и Холли – по-прежнему отличается, насколько это только возможно, от жизни моей семьи в Мемфисе или, если на то пошло, жизни еврейской семьи Холли в Кливленде.

Так или иначе, несколько последних месяцев мы с Холли просто-таки бесконечно изводили друг друга и ссорились – казалось бы, из-за пустяков. Мне кажется, наш случай был очередным примером кризиса среднего возраста, каким он бывает как у разумных людей вроде нас, живущих вместе невенчанными в Нью-Йорке, так и у менее везучих, томящихся в неудачном браке где-нибудь в Мемфисе или в Кливленде. Когда в то воскресенье начались телефонные звонки от моих сестер, на улице уже неделю стоял собачий холод и по полдня сыпал снег. Тротуары были завалены уродливыми серыми сугробами, промерзшими до основания. У меня не было никакого желания выходить. Звонок Бетси раздался ровно в пять часов, в унылые воскресные сумерки. Не успело пройти и двадцати минут после его завершения, как последовал звонок Джо.

Я не выходил из квартиры уже два дня. Когда я не работал с рукописями и гранками, я пытался понять, что пошло не так между мной и Холли. Никто из нас не знал, что именно подвело, почему безмятежное сосуществование перестало приносить нам удовольствие. Мы неделями и месяцами перебирали детали нашей систематичной и упорядоченной жизни, думая найти проблему в каком-нибудь элементе, который наверняка слишком очевиден, чтобы разглядеть его с первого раза.

Мы обвиняли друг друга в том, что интересуемся кем-то на стороне. Действительно, в моем издательстве была девушка, новенькая, которую я находил очень привлекательной. Я пытался изучить собственные мотивы и понять, вдруг я подсознательно позволяю этому факту повлиять на мое поведение с Холли. Но ничего подобного. Вероятно, Холли так же изучила свои мотивы и явно сочла себя невиновной. Так или иначе, казалось, нам остается только временно расстаться. Спустя всего два-три дня после ухода Холли я уже знал, что ничего не получу от раздельного проживания. Я представлял, что проведу всю оставшуюся жизнь в одиночестве – как провел первые годы в Нью-Йорке. Так и видел, как каждое утро плетусь по маленькому коридорчику из спальни на кухню и обратно в кабинет, сажусь за работу, не сказав никому ни слова. (По утрам я никогда не ездил в издательство.) Мрачная перспектива. Я уже не мог вынести и вида той новенькой девушки в офисе. А худшим временем, разумеется, были выходные. В этих-то обстоятельствах я и принял звонки из Мемфиса.