Вызовите акушерку

Младенец крепко спал в кроватке. Он уже не был сморщенным, в красных пятнах от стресса и травмы рождения, не кричал от тревоги и страха перед открывшимся ему новым миром. Малыш был расслабленным, тёплым и мирным. Почти каждый скажет, что вид новорожденного производит впечатление – от благоговения до изумления. Беспомощность новорожденного человеческого младенца всегда производила впечатление и на меня. Все остальные млекопитающие более или менее самостоятельны с самого начала. Многие животные спустя час или два после рождения уже бегают. Другие по крайней мере в состоянии найти сосок и сосать. Человеческий же детёныш не может даже этого. Если ребенку не дать соску или грудь и не поощрить его к сосанию, он умрёт от голода. У меня есть теория, что все человеческие младенцы рождаются преждевременно, на стадии эмбриона. Если учесть продолжительность жизни человека – семьдесят лет – и сопоставить его развитие с развитием животных аналогичной продолжительности жизни, то человеческая беременность должна длиться около двух лет. Но к двум годам у ребёнка так вырастает голова, что никакая женщина не смогла бы протолкнуть её по родовым путям. Так что наши младенцы рождаются недоношенными, совершенно беспомощными.

Я достала малыша из кроватки и поднесла к Мюриэль. Она знала, что делать, и выдавила немного молозива из соска. Мы попробовали размазать его по губам ребёнка. Он не заинтересовался – только скорчился и отвернулся. Попробовали ещё раз – та же реакция. Потребовалось не меньше четверти часа терпеливых попыток, прежде чем мы уговорили ребенка открыть рот достаточно широко, чтобы можно было вставить сосок. Он чмокнул раза три и снова заснул. Так крепко, будто после чрезвычайных усилий. Мы с Мюриэль рассмеялись.

– Можно подумать, он сделал всю самую тяжкую работу, – сказала она, – не вы и не я, а, сестра?

Мы решили остановиться на достигнутом. Я собиралась вернуться вечером, а Мюриэль могла бы при желании попробовать ещё раз в течение дня.

Спускаясь вниз, я почувствовала запахи с кухни. У Мюриэль, может, и не было аппетита, а вот мой желудок сладко заныл. Я была жутко голодной, но в Ноннатус-Хаусе меня ждал восхитительный ланч.

Попрощавшись, я поспешила к велосипеду. Рядом с ним несла вахту миссис Дженкинс. «Как же мне от неё избавиться?» – подумала я. Разговаривать не хотелось – все мысли устремлялись к еде. Но женщина держалась за седло, явно не собираясь просто так меня отпускать.

– Как она? И карапуз. Как карапуз? – не мигая, зашипела старуха.

В одержимости есть что-то отталкивающее. Миссис Дженкинс была более чем одержима. Она вызывала отвращение. Лет семидесяти, маленькая и кривобокая, с чёрными глазами, которые пронизывали меня, отбивая всякий аппетит. На мой высокомерный взгляд, она была беззубой и уродливой, и её грязные крючковатые руки позли по моему рукаву, неприятно близко подбираясь к запястьям.

Я вытянулась в полный рост, становясь почти вдвое выше неё, и сообщила с профессиональной отстранённостью:

– Миссис Смит благополучно разрешилась мальчиком. И мать, и дитя прекрасно себя чувствуют. А теперь, если вы меня извините, мне нужно идти.

– Гошпади, шпасибо, – вздохнула она, отпуская рукав с велосипедом. И больше ничего.

«Чокнутая старуха, – раздражённо думала я, устремляясь прочь. – Запретить бы ей повсюду слоняться».

Год спустя, став участковой медсестрой, я узнала о миссис Дженкинс чуть больше… и стала чуть человечнее.

Чамми

Первый раз увидев Камиллу Фортескью-Чолмели-Браун («Зовите меня просто Чамми»), я подумала, это мужик в женской одежде: шесть футов два дюйма[3] ростом, плечи, как у футболиста, одиннадцатый размер ноги[4]. Родители потратили целое состояние, чтобы сделать её женственней, но безрезультатно.

Мы с Чамми обе были новенькими: она приехала на следующее утро после того незабываемого вечера, когда мы с сестрой Моникой Джоан умяли пирог, предназначавшийся двенадцатерым. Синтия, Трикси и я выходили из кухни после завтрака, когда звякнул дверной колокольчик и вошёл этот гигант в юбке. Близоруко моргнув на нас сквозь толстые стёкла очков в стальной оправе, она произнесла наиаристократичнейшим голосом:

– Это Ноннатус-Хаус?

Острая на язычок Трикси выглянула в дверь на улицу:

– Есть здесь кто-нибудь? – крикнула она и вернулась в коридор, якобы случайно сталкиваясь с незнакомкой. – Ой, извините, я вас не заметила, – бросила она и убежала в процедурную.

Синтия шагнула вперёд и поприветствовала девушку с теми же теплом и дружелюбием, что прогнали мои мысли о побеге прошлой ночью.

– Вы, должно быть, Камилла.

– О, зовите меня просто Чамми.

– Тогда проходите, Чамми, и мы найдём сестру Джулианну. Вы завтракали? Уверена, миссис Би что-нибудь вам соберёт.

Чамми взяла чемодан, сделала два шага и запнулась о коврик у двери.

– Боже правый, ну что я за растяпа, – пробормотала она с девичьим смешком, наклонилась поправить циновку и, наткнувшись на вешалку, уронила на пол два плаща и три шляпы. – Простите великодушно. Сейчас всё подберу.

Но Синтия уже всё подобрала, опасаясь худшего.