Вызываем огонь на себя

— Покажем широкую польскую натуру. Прежде всего оставим весь хлеб, а также ужин на вечер. Это вклад Геринга. Мы жа сложимся и одолжим в роте денег до получки. Купим шнапсу и консервы в «кзнтине».

— Только ты, Янек, сначала хоть под душ сбегай! У меня есть три банки с краской и немного бензина — стащил в ангаре. Сменяем на яйца и сало.

— Я достаю утюг, иголку с ниткой и сапожную мазь, — сказал Стефан. — Форма одежды — парадная.

— А я наточу патефонные иголки! — сказал Вацек.

— Мы встретим их как королев! — объявил Ян Большой. — Только никому ни слова. Ведь нам запрещено общаться с русскими.

Вечером на столе, застеленном газетой «Фолькише беобахтер», приятели расставили яишню с салом в огромной сковороде, банки с паштетом и свининой, кирпичик хлеба в станиоле, две бутылки и фляжку со шнапсом. Вместо свечей, как в варшавском ресторане, поставили четыре вермахтовские походные коптилки. Складные ложки и вилки были тоже немецкие.

Девушек встретили с музыкой:

Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось…

Поляки побрились, причесались, почистили и выгладили мундиры и бриджи, даже подшили подворотнички. Ян Маленький успел починить сапоги, а Ян Большой сбегать под душ. Девушки тоже не ударили лицом в грязь. Люся откопала ночью бочку с одеждой, и теперь Паша и она щеголяли в тесноватых довоенных платьях, от которых пахло землей и нафталином.

Люся, хмурая, взвинченная, с большим трудом играла свою роль. Танцуя с Яном Маленьким, она неотрывно смотрела на серебряного орла люфтваффе на груди своего партнера. Ян все еще робел, наступал Люсе на ноги.

Разливая шнапс по чашкам и кружкам, Ян Большой шепнул Яну Маленькому:

— Не забывай о деле, Янек! Ты, я вижу, совсем разлимонился.

— Да отстань ты, капрал! Мерещится тебе… Уж и повеселиться нельзя.

А Паша шептала Люсе:

— Ты длинного обрабатывай — он с тебя глаз не сводит! Выпили шнапсу.

— Фу, гадость немецкая! — закашлялась Люся. — Нет, уж лучше танцевать.

— С удовольствием, панна Люся! — проворно вскочил Ян Меленький, опережая Стефана и Вацека. — Опоздал, Стефан. Командуй патефоном, мальчик? А ты, Вацек, поточи иголки.

Ян Большой сунул скомканную майку в патефон.

— Нам ведь запрещают танцевать с русскими. Ферботен! — сказал он.

— А мы что, не люди, что ли? — вспыхнула Люся.

— Начхать мне на… — начал было Ян Маленький.

— Тише ты, дылда! — остановил его Ян Большой.

— Кем вы были до войны? — спросила Паша Яна Большого, танцуя с ним.

— Мураж… Каменщиком, панна Паша. Семь лет в школе учился, потом два года в строительном техникуме, потом пришли немцы…

— А ваши товарищи?

— Тоже рабочие парни.

Паша перестала танцевать, подошла к столу, подняла недопитую чашку:

— За хозяев дома — за рабочих парней! — проговорила она, волнуясь.

Ян Большой посмотрел Паше прямо в глаза:

— Не пахнет ли от этого тоста, панна Паша, политикой?

— Вот те на! Политикой пусть Риббентроп с Молотовым занимаются.

Наморщив лоб, не сводя глаз с Паши, Ян Большой медленно и раздельно произнес:

— Хорошо! Выпьем за рабочих парней! Только не за тех, которым Гитлер винтовку сунул в руки. Выпьем за хозяев этого дома, которые куда-то убежали! Янек! Люся!.. Где они? Тоже сбежали? Вот это блитц!..

Паша деланно улыбнулась, бросая тревожные взгляды на дверь.

Люся и Янек, стоя рядом на крыльце, помолчали, прислушиваясь к граммофонной музыке, к рокоту моторов на аэродроме, к приглушенным звукам майской ночи, следя глазами за лучами прожекторов.

— Свежо что-то, — передернув плечами, сказала Люся, не зная, как завязать разговор.

— Вернемся, панна Люся?

— Нет, нет! Там душно.

Из дома вышли Паша и трое поляков.

— Пора домой, Люсек, — сказала Паша.

Над поселком делало вираж, набирая высоту, звено одномоторных «мессеров»…

Они встречались потом почти каждый вечер. Встречались, несмотря на позднее возвращение с работы. Несмотря на то что немцы запрещали полякам общаться с русскими. Несмотря на молчаливое неодобрение жителей поселка.

Это было на третий или четвертый вечер Люсиного знакомства с Яном Маленьким. Она шла с ним по улице. Молодой поляк галантно поддерживал паненку под правую руку, чтобы удобнее было козырять немцам, если те повстречаются на пути. Яну все больше нравилась эта веселая, улыбчивая русская девушка.

Ночь была лунной, светлой. В роще у аэродрома заливался соловей.

— Хорошо поет! — мечтательно произнес Янек. — Четыре колена! Поет себе, заливается. А сколько их в березовой роще у аэродрома! В роще — склад авиабомб, горючее, зениток больше, чем деревьев, а ему что! Бомбы и соловьи…

— Зенитки? Бомбы? — переспросила Люся.

— Да, а он поет о мире, о счастье, о любви…

На аэродроме взревели мощные авиамоторы «фокке-вульфов». Всплески ракет озаряли черные кроны деревьев. Пахло молодой листвой, сиренью.

— Это был чудный вечер, панна Люси, — говорил Ян. — Паненка слични танчи… отлично танцует. Нам было так смутно… как по-русски? Так тоскливо одним…

— Вот я и дома, — ответила Люся, искоса, снизу вверх, поглядывая на него.