Вызывной канал

Ряды лавченок на базаре; голосистых торговцев, предлагающих все, чего душа пожелает: от штампованных в Гонконге часов, сигарет, зубочисток и свистящих брелоков до старинного серебра, масок из сандалового дерева и раковин каури; контрабандистов, зазывающих к своим тайваньским и сингапурским тряпкам, горами сваленным на брошенном прямо на землю покрывале.

Я бы описал, с какой поразительной быстротой сматывают свои контрабандные манатки эти самые контрабандисты, едва завидев полицейский джип у въезда на площадь.

(Только что Вы продирались сквозь толпы самозабвенно торгующихся, умоляющих и требующих купить именно у него, хватающих за руки, сующих свои сингапурские портки прямо в Вашу сумку, норовящих наступить на ногу и стащить бумажник, не смущающихся и весело хохочущих, даже если их ухищрения раскрыты, только что вы отчаялись найти своих затерявшихся товарищей в этом черно-шоколадном контрабандном море, и — никого.

Только Вы с разом отыскавшимися соотечественниками и летящий через площадь, не тормозя, джип с полицейскими.

Но оказывается, никто и не собирался убегать далеко. И стоит полицейским не уехать даже, просто остановиться с другой стороны и отвернуться, — и торг возобновляется. Все по-прежнему. И убегали контрабандисты, скорее всего, просто из уважения к представителю власти за рулем джипа.

И снова бегают, ловко лавируют в волнах торга чернокожие мальцы, сызмальства приучающиеся к запретному и прочему ремеслу. Они разносят в высоких стаканах на подносиках какое-то жуткое пойло из захудалого ресторанчика, торгуют какими-то орешками и всякой контрабандной мелочевкой: сигаретами, презервативами, зажигалками, темными очками и туалетной водой «от Коко Шанель». И среди этих мальцов — мой Максимка.

Жаль, что я никогда не был в Момбасе, и даже не знаю, есть ли там контрабандный рынок. Может, так и не прийдется описывать все это взаправду. Глупую клятву я дал себе. Но клятва есть клятва. И я не стану рассказывать Вам о том, чего не наблюдал.

— Это надолго, — понял я, заглянув исподтишка на мостик. Капитан раздраженно мерял шагами палубу рулевой рубки, рулевой матрос с отсутствующим видом наблюдал за горизонтом, а начальник рации доказывал, что никакой локатор, кроме лампового «Дона», не выдержит, если с ним будут обращаться так, как третий помощник обращается с нашим радаром.

— Этот цирк на добрый час, как минимум, — понял я, и улизнул на промпалубу.

На палубе было пусто. Не удивительно: ночь, штивает, и до района промысла еще топать и топать.

Наш старичок-траулер с отчаяньем изнемогшего под грузом лет ветерана бодает носом встречную зыбь.

Волны — не так чтобы очень. Но их больше. А ветерану остался рейс до его корабельной пенсии. Это был его последний рейс в Океан. А там — ремонт, регистр. Может быть — льготный год и приемка хамсы и тюльки у юрких сейнеришек местного плавания. Старичок наш очень хотел этого льготного года, и не хотел «в отстой» и «на иголки» — в переплавку. Он пыхтел изо всех своих лошадиных сил, но все равно скорость порой падала — стыдно сказать — до трех с половиной узлов, и стармех, чертыхаясь, скатывался в машину перебирать клапана холодильника.

Я стоял у слипа и смотрел на низкую звезду, светляком летающую над горизонтом. Звезда выписывала на иссиня-черном небе такие причудливые вензеля, что я её и не узнал поначалу. Думал: самолет — не самолет. Но качалось все небо над головой. Все созвездия, планеты, все миллионы и миллиарды звездных пылинок, звездочек, просто звезд, и путеводных маячков звезд навигационных, — пришли в движение вокруг неподвижного топового огня на верхушке мачты. Огонь, наверное, вообразил себя Полярной звездой.

Впрочем — я просто перестал ощущать качку, окончательно сросся с этим странным миром, в котором все не как у людей: «верх» и «низ» — и те стали играть в чехарду.

Да, именно мира. Пусть крошечного, затерянного в Океане, ограниченного бортами и горизонтом, пусть — замкнутого в себе на долгие месяцы рейса, но — МИРА.

Приятно все-таки ощущать свою причастность к этому миру с позывными и бортовым номером, к миру, названному по имени красивой звезды из Большой Медведицы. И если бы мне предложили самому сотворять этот мир, я оставил бы его точно таким же.

Потому что ничего и никого лишнего в этом мире нет. Я взял бы капитана и его трех помощников, чтобы они стали глазами и мозгом судна. Потому что без капитана и трех помощников — никак.

Это только в моих рассказах штурмана нужны в основном для того, чтобы выводить из строя радары, брать питание для электрических чайников от гидролокатора и гонять чаи с матросами. А на самом деле, без них ведь нечего и думать выходить в море. Ной вон вышел и умудрился сесть на мель на самом Арарате.

А механики, мотористы, электрики? Рыцари масленки и гаечного ключа на сорок пять. Не пожелал бы никому участи парохода, оставшегося без машинной команды. Это будет мертвый пароход.