Вызывной канал

Ты ж у меня был: дом на отшибе, и баба — одна с двумя детьми. И повадился один шоферюга ходить. Да знал я его прекрасно, постоянно в Черноморке на пиве встречались.

Так вот, ходит и ходит. Вроде как мой знакомый, выгнать ей его неудобно. А он, сволочь, пользуется тем, что муж далеко и в морду дать ему некому. До того дошло, что приставать стал, повалил ее в летней кухне, платье порвал. Моя и крикнуть не может, дети ж в доме. А этот еще советует: кричи, мол. Соседи прибегут, завтра вся Черноморка только о тебе и говорить станет.

И четыре месяца еще. Сходил к помполиту, показал письмо: в случае чего я вас предупреждал, говорю.

Ну, приходим в Ильичевск. Я в тот же вечер иду в пивняк. Жду. Не появляется. На следующий день — тоже. Только на четвертый день Кела мне признался, что он козла этого предупредил. Четыре месяца ж за мной наблюдал, в одной каюте жили.

Ну, предупредил и предупредил. Ладно. Я-то знаю номер его камаза. И где они в карьере песком грузятся — тоже знаю. Приехал вечером, фары потушил, стою в сторонке. Точно — во второй смене козел этот. Часов в девять приперся на своем 17–32.

Только он под экскаватор подрулил, я вылезаю и иду к нему. Спокойно, медленно так иду: фары слепят. Вылезай, потолковать надо, показываю. Как рванул он с места, еле я отскочить успел, экскаваторщик ковш уже над пустотой опорожнил. Я — к тачке своей, и по газам.

У переправы догнал. Хочу обогнать и к бровке притереть — куда там. Вертится он, как уж на сковородке, виляет. Я чуть под автобус на встречной полосе не въехал. Спокойно, думаю. Никуда он от меня не оторвется, пусть хоть до румынской границы шпарит. Бензина у меня — полный бак. До первого шлагбаума погоня эта.

Выскочили к Бурлачьей Балке. Смотрю, он не к Черноморке, к Таирова завернул. Я не отстаю, как приклеился. Впереди, на переезде, уже мигает, не успевает он. Я уже за ножом потянулся в бардачок, а он, падла, на встречную выскочил и перед самым составом сквозанул. Я, не тормозя, — налево по проселку вдоль путей, чтобы на следующем переезде выскочить наперерез. И забуксовал, пузом на рельсах застрял, ни туда, ни сюда. Ушел, гад. Ищи-свищи его камаз в Одессе.

Но камазы, они ведь не дикие. На следующий день узнаю, где гараж его. Приезжаю, спрашиваю: где такой-то. Да вон, на яме, ремонтируется. Точно — стоит самосвал на яме. Движок раскидан, инструмент разложен, куртка валяется. Даже бычок только что выброшенный, жирный такой, дымится. А шоферюги и след простыл. Жду его час, жду второй — нету. Иду в диспетчерскую, беру микрофон и на всю автобазу обещаю ему: "Все равно, гад, достану тебя. Не только из ямы, из шахты тебя вытащу. Дыши пока. Но — бойся."

Решил я прямо в общаге, тепленьким, его брать.

— Где муж твой? — у жены его спрашиваю.

— А Вам по какому делу он нужен? Нет его.

— По правому делу, — отвечаю и вежливо так в сторону ее отодвигаю и в комнату вхожу. Точно — нет. Выводок его сопливый, отец-инвалид — все на месте. А его — точно нет.

Баба его вой подняла, будто я в солдаты его брить пришел, дети — туда же. Отец-доходяга в ноги бухается, не тронь сыночка дорогого, мил человек.

— Что сделал-то он тебе, дьявол рыжий? — жена воет.

— А вот сама у ангела своего и выпытай, добрая женщина, — советую.

Зря я пришел. Никакого разговора при бабе его да при бате не получится.

Решил я дать ему месячишку, чтоб расслабился и бдительность утратил. Никуда он от меня не денется. Четыре месяца я дня этого ждал, еще и пятый потерплю, терпелки хватит.

Ровно через месяц, уже и снег выпал, с ночи еще становлюсь под общагой, глушу мотор и сижу-курю до утра. И все по полочкам месть свою раскладываю. Что я скажу, и что он ответит, а я ему: "На колени, мразь!"

Чуть опять не прозевал. Как-то быстро он с бабой своей выскочил и на трамвай побежал. Едва успел я жигулем своим поперек колеи стать и в дверь вскочить.

— Ну, слезай-приехали, мил человек. Баба его опять вой подняла:

— Люди добрые! Спасите! Среди белого дня убивают!

А народу в трамвае — битком, все на смену спешат, брось дурить, орут мне.

— Тихо, граждане! Дело правое. Никто гада этого пока еще не убивает. Просто выйти потолковать человеку нужно.

Народ видит, трезвый я вроде. Значит дело серьезное. Молчит уже народ, не заступается.

Три трамвая уже нам в корму звенят, а я все типа этого никак на свет божий вытащить не могу. Уже полтрамвая мне помогает, на смену ж, а все никак от перил дылду этого с бабой его припадочной оторвать не можем. Веришь-нет, вместе с перилами я его из трамвая вырвал. И с бабой.

— Не убивает пока никто твоего ангела, — говорю.

— Полезай с ним вместе в жигуль. Мне от людей скрывать нечего. Шоферюга аж посерел весь. Жены своей, наверное, еще больше, чем меня, боялся. А эта уцепилась в него, едем.

Привез я святое семейство это к себе домой, завожу в летнюю кухню, и свою из дому зову. Она как охальника этого увидела — в истерику.

— Успокойся говорю, Галюня. Сможешь повторить вслух то, что в письме мне писала?

— Нет, — говорит, — Колечка, не могу. Тогда обращаюсь я к дылде потному: