Взаимозависимость событий

В эту минуту Неттхен снова вошла в комнату и объявила Людвигу, что баронесса была крайне обеспокоена той манерой, с какой он вошел сегодня в дом: сначала позвонил так, что можно было подумать, не пожар ли в доме, а затем вздумал требовать, чтобы больная чуть не при смерти жена выходила принимать гостей. В заключение она прибавила, что госпожа ее не может сегодня видеть никого, в чем и извиняется перед посторонним гостем. Сказав это, Неттхен смерила Эвариста с ног до головы взглядом и вышла из комнаты.

Людвиг подавленно вздохнул и затем стал продолжать свой рассказ, хотя уже несколько смущенным тоном.

— Ты не можешь себе представить, с каким холодным видом приняла меня Викторина! Если б ее прежнее относительно меня внимание не доказывало ясно, что она хочет на этот раз только наказать притворным равнодушием, то я бы, пожалуй, сам усомнился в ее ко мне любви. Но, однако, она не выдержала: обращение ее со мной стало смягчаться, и раз, на балу, она даже доверила мне подержать в руках ее шаль. Победа моя была предрешена. Я устроил новый котильон, протанцевал его восхитительно с моей божественной красавицей и успел на этот раз совершенно благополучно ей шепнуть, балансируя на цыпочках:

— Божественная графиня! Люблю вас невыразимо! И умоляю вас, ангел света, согласиться быть моей!

Викторина засмеялась мне в лицо, но это не помешало мне, однако, на другой день около часу явиться к ним в дом, заручившись уверением Кошениля, что меня примут непременно. Тут уж я прямо и положительно стал просить руки Викторины. Она молча на меня посмотрела; я бросился к ее ногам, схватил за руку и покрыл ее поцелуями. Она не сопротивлялась, но, признаюсь, глядя на ее холодный, устремленный на меня, безжизненный взгляд, я почувствовал себя как-то не совсем ловко. Наконец, однако, две крупных слезы выкатились из ее глаз; она крепко сжала мне руку, попав прямо на большой палец, так что я чуть не вскрикнул от боли, вскочила со своего места и, закрыв лицо платком, быстро выбежала вон из комнаты. Счастье мое было несомненно, и я отправился прямо к графу просить руки его дочери официальным образом.

— Очень рад, очень рад! любезный барон, — забормотал он мне с довольной улыбкой, — но, скажите разве вы успели заметить, что дочь моя вас точно любит?

Я рассказал ему историю моего признания в котильоне.

— Прелестно! — Восхитительно! — закричал он, засверкав глазами. — Позвольте! Позвольте! Покажите мне, пожалуйста, что это была за фигура?

Я протанцевал фигуру перед ним и остановился в той позе, в которой сделал Викторине мое признание.

— Прелесть, любезный барон!.. восхитительно!.. очаровательно! — закричал граф в полном восторге и затем, отворив дверь, крикнул еще громче: — Кошениль! Кошениль!

Камердинер явился. По просьбе графа я спел мотив моего котильона.

— Слышал? — обратился к нему граф. — Теперь возьми свой флажолет и постарайся сыграть то, что спел господин барон.

Кошениль недурно воспроизвел мотив моего танца, а я, по желанию графа, должен был повторить фигуру вместе с ним, изображая его даму. Балансируя с трудом на носке правой ноги, старик повернулся ко мне и пробормотал самым сладким голосом:

— Прелестный барон! Дочь моя Викторина — ваша!

Послали за Викториной и объявили ей о моем сватовстве официально. Она немножко поломалась, по обычаю всех барышень, долго не говорила ни да, ни нет и вообще держала себя со мною так, что надежды мои чуть было не поблекли снова. К счастью, позже я узнал, что это было не более как притворство, так как оказалось, что Викторина сговорилась со своей двоюродной сестрой — той самой, которой я сделал на первом балу мое признание — помистифицировать меня в наказание за мою оплошность.