Взаперти

– Давай ты первый, – предлагает спокойно Бет.

У нее снова наркотик, пусть легкий, но уже второй раз меньше, чем за неделю. Ей будет тяжело. Не так, как Винни, но все равно.

Не хочу этого делать, никто не должен страдать из-за меня. Этого всего не должно быть. Когда видел на экранах, казалось, все правильно, думал, камеры и чипы дают достаточную картину. Идиот. Ничего они не дают, не показывают, как это страшно, когда должен навредить тому, кто стоит рядом, кто отдает себя в твои руки.

– Все в порядке, – мягко говорит Бет. – Я справлюсь.

И у меня все равно нет выбора. Раскурить самокрутку оказывается не так легко, дым оставляет неприятный сладкий привкус. Затягиваюсь, шаг вперед, такой же деревянный, как был у Эла. Мы разделяем этот яд на двоих. Отстраняюсь.

У Бет мягкие губы, чувствую, что краснею, она – тоже. Но это ведь не сигареты. Голова кружится, стыд и неловкость отступают на задний план. Передавать дым, не прикасаться сверх необходимого, не думать, не говорить ничего. Бет переплетает пальцы с моими.

– Почти закончили.

Быстро киваю, последняя затяжка, окурок падает на белый пол, рассыпая искры. Это все еще не поцелуй. Это просто наркотики. Они могут завести не туда. Хочется сесть и переждать, пока рассеется туман в голове, но Бет зажмуривается, подходит к предназначенной для меня ячейке.

– Лучше сразу, – говорит. – Так будет легче.

У нее непривычно медленный голос, а у меня, похоже, приглушенные эмоции. Но все равно, когда она достает поднос с инструментами и ставит на стол, я начинаю дрожать. Там есть наручники, этого более чем достаточно.

Сестра, это слишком жестоко. Я оказался в тюрьме вместо тебя, это совсем ничего не значит? Зачем напоминать о том, что я пережил?

– Раздевайся, – тихо и мягко велит напарница.

Поступление в распоряжение коменданта, тщательный досмотр. Унизительнейшая процедура. Ненавижу. Не хочу вспоминать.

Пятки многообещающе покалывает, я медленно тянусь к пуговицам рубашки. Снимаю, складываю аккуратно. Сам понимаю, что тяну время. Вздрагиваю от более сильного разряда, берусь за пояс брюк. Бет подчеркнуто смотрит поверх моей головы, пока я раздеваюсь. Даже не пытаюсь остаться в белье, знаю, это бесполезно. Я ведь помню, как было.

– Повернись. Наклонись. Раздвинь ягодицы. Покашляй. Звучит скорее просьбами, чем приказами, в голосе Бет звучит сожаление. Она не смотрит, как я выполняю команды, и я очень благодарен за это. Без того колотит от унижения, от воспоминаний.

– Одевайся. – Бет подвигает ворох одежды. Не моя, но и на тюремную похожа разве что плохим фасоном.

Я это пережил. После теста я окажусь среди друзей, а не в камере. Друзья. Ты называешь так своих жертв, Эдриан, самому не смешно? И разве запертый дом, из которого невозможно выйти, не похож на тюрьму? Нет. Разница очевидна, нужно просто не поддаваться страху.

– Иди сюда.

Бет осторожно разворачивает меня спиной, щелкают на запястьях наручники. Так правда было, меня редко освобождали. Опасный преступник. Я не мог даже защитить себя в драке, а сокамерники быстро перестали меня бояться.

– Садись, – говорит Бет. В ее руках парикмахерские ножницы.

Вот теперь я начинаю дрожать так, что стучат зубы. Бет кладет руку на плечо, пытаясь успокоить, но это не помогает. Стягивает резинку с волос, и когда первая прядь падает на пол, я сгибаюсь в рыданиях. Краем рассудка еще понимаю – ничего не случилось, это просто тест, но больно так, словно меня только вчера приговорили к пожизненному. Словно родители погибли только месяц назад. Словно именно сейчас те, кто знал меня, либо отворачиваются, либо исчезли. Меня тянут за плечи, заставляя выпрямиться. Волосы сыплются вниз, щелкают ножницы.

Стоп. Глубоко вдыхаю, цепляясь за звук. Возвращается ощущение ладони Бет на плече, белизна стен – в тюрьме были совсем не такие. А еще в тюрьме мне обрезали хвост одним движением, а после долго брили машинкой. Здесь есть только ножницы.

По щекам еще текут слезы, но я уже успокоился. Бет обходит меня, старается подровнять пряди, жестами предлагает сделать челку. Я киваю, прикрыв глаза. Ножницы щелкают возле лица. Я просто решил сменить образ. Мама сетовала, что я не экспериментирую, – вот, начал. Мама… Рядом должна хихикать сестра в таком же парикмахерском кресле, за ужином мы будем переглядываться и прыскать в ладони, пока отец не поднимет взгляд и не нахмурится, пытаясь понять, что изменилось.

«Мы были в парикмахерской», – объяснит улыбающаяся мама. Тогда он посмотрит внимательней и, заметив наконец прически, рассмеется. Бросит телефон на стол, подойдет, обнимет…

– Готово, – тепло говорит Бет, звякают расстегнутые наручники.

Открываю глаза. Как же больно. Как больно и светло – думать о том, что могло быть. Еще почти что может.

– Мы всегда стриглись одинаково, – улыбаюсь камере сквозь слезы. – Ты помнишь, Электра? Тебе нравится моя стрижка? Надеюсь, да. Ведь даже когда я был в тюрьме, а ты – в больнице, нас обоих обрили. Интересно, что случится на этот раз? Почему ты срежешь волосы?