Взбаламученное море

— Прощай, — сказала ему и Софи, целуя его по крайней мере в сотый раз.

На дворе была настоящая уж буря: гремел гром, и шел проливной дождь.

6 Простота провинциальных нравов

Настоящий прокурор был болен. Бакланову, с самых первых шагов, пришлось исправлять его должность: в это время, разумеется, ссылались люди на каторгу, присуждались тысячные имения от одного лица к другому, и все это наш молодой юрист должен был проверять и контролировать, — но — увы! — кроме совершенного незнания всех этих обязанностей, у него в воображении беспрестанно мелькали хорошенькое личико Софи, ее ручка, ножка… В одно из присутствий, когда он сидел и держал глаза более механически устремленными на бумаги, вошел сторож-солдат.

— Мозер, ваше высокоблагородие, вас спрашивает, — сказал он.

— Что? — переспросил его Бакланов.

— Мозер, ваше высокородие! — повторил солдат.

— Я ничего не понимаю, — сказал Бакланов, обращаясь уж к прокурорскому письмоводителю, сидевшему тут же за столом.

— Это, верно, управляющий здешним откупом, — объяснил тот.

— Спрашивает вас, ваше высокородие, — повторил еще раз солдат.

— Так пускай войдет сюда!.. Что ж мне итти к нему? — сказал Бакланов.

— Позови сюда, какой ты глупый! — сказал солдату и письмоводитель.

Сторож повернулся и пошел как-то нерешительно: он, кажется, сильно удивлялся, что как это так мало оказывают внимания господину, у которого столько водки.

Тотчас же после его ухода вошел знакомый нам Иосиф Яковлевич.

Сначала он с нежностью пожал руку у письмоводителя, а потом подошел к Бакланову.

— Так как, васе высокородие, Эммануил Захарыц не так, знацит, здоровы теперь: «Поди, говорит, и праси гаспадина здряпцаго кусать ко мне».

— Кто такой? Что такое? — спрашивал Бакланов, привставая и в самом деле решительно ничего не понимая.

— Откупсцик, васе высокородие, просит вас, — объяснил точнее Мозер.

Бакланов немножко вспыхнул и рассердился.

— Извините меня, я езжу на обеды только к знакомым мне лицам, отвечал он.

— Эммануилу Захарыцу оцень совестно, — начал опять Иосиф, несколько, по обыкновению, модничая: — они теперь не выеззают… «Праси, говорит, господина здряпцего. У меня, говорит, будут г. вице-губернатор, г. председатель… г. губернатор». Сделайте бозескую милость, васе высокородие, откусать у нас, — заключил Мозер.

— Ей-Богу, не знаю… если буду иметь время, — отвечал Бакланов.

— Сделайте милость! — повторил еще раз Мозер и, модно раскланявшись, вышел.

Ему собственно ничего не было приказано от Эммануила Захарыча, который был, как мы знаем, здоровешенек, но сметливый агент, придя случайно в прокурорскую и услышав о приезде нового стряпчего, счел не лишним завербовать его на первых же шагах в свой круг, так как, по многим опытам, было дознано, что от денег некоторые помоложе чиновники еще спасались, но от тонких обедов — никто!

— Что за господин? — спросил Бакланов опять письмоводителя.

— К ним точно что все ездят, — отвечал тот.

— Все?

— Все-с! Обеды уж очень отличные… Сто рублев в месяц одному повару-французу-с платят.

— Съездить разве? — проговорил, недоумевая, Бакланов.

— Поезжайте-с! — одобрил его письмоводитель.

7 Неблагодарные дети

Бакланов приехал на обед прямо из присутствия. Тот же швейцар с булавой и только в совершенно новом ливрейном фраке, и даже в шелковых чулках и с более обыкновенного важною физиономией, распахнул перед ним дверь.

— Вы к Эммануилу Захарычу или к Иосифу Яковличу? — спросил он его.

Бакланов решительно не знал, что ему отвечать.

— Я к откупщику, — отвечал он.

— Да вы обедать, что ли, приехали? — продолжал его допрашивать швейцар.

Бакланов совершенно сконфузился.

— Да, — отвечал он.

— Ступайте наверх-с. Там барчики есть, — сказал швейцар, указав головой на великолепнейшую лестницу, уставленную мраморными статуями и цветами. — Ваша фамилия-с? — добавил он, как бы вспомнив, что ему собсивенно надо было делать.

— Бакланов.

— Бакланов! — крикнул швейцар, ударив в звонок.

— Бакланов! Бакланов! — раздалось два-три голоса.

Подобного соединения барства и хамства Бакланов никогда еще в жизнь свою не видывал. Он пошел.

Он роскошь попирал ногами, опирался рукой на роскошь, роскошь падала на него со стен, с потолков, и наконец торчала в виде по крайней мере целого десятка лакеев, стоявших в первой же приемной комнате.

— Пожалуйте-с! — проговорили они почти все в один голос, показывая ему руками на видневшуюся вдали залу и на раскинутый по ней длинный обеденный стол.