Вздыбленная Русь

— Бачка князь, царь Василий мало-мало шкуру драл, плохой Васка. Ай-ай, врёшь ты, бачка, на цара Димитрия, тебе шкуру давай. Уходи, улусом просим.

Озлился Вяземский. Поучить бы подлый народец, посечь старшин батогами, да слишком многочисленная орда у Варкадина. И велел воевода литовцам отходить к Юрьевцу, а Варкадин повёл орду на Царевскокшайск.

Из Нижнего Новгорода вдогон ей бросился отряд дворянской конницы, но ввязываться в сражение не стал. Казанские стрельцы ходили против мурз под Свияжск, но в первом же бою, когда на них с воем и визгом понеслась конная лава, отступили к Казани.

От Ладоги потянули на Новгород холодные ветры. Они будоражили воду Волхова и Ильменя, свистели по-разбойному под стрехами.

Велев подседлать коня, Скопин-Шуйский, в шубе и собольей шапке, руки в тёплых рукавицах, подъехал к берегу Ильменя. С высоты седла долго смотрел, как почернело озеро, ёжилось сердито. Скоро закуют морозы воды Ильменя и Волхова в ледяной панцирь, завалит снег город.

А в Выборге переговоры идут нелегко. Афанасий Иванов весточку подал: свейские послы упрямы, требуют многое, но стольник Головин и он, дьяк, держатся упорно и лишнего королю Карлу не передадут.

Скопин-Шуйский поднял голову. С севера тянулись синие снеговые тучи. Вдали, сразу же за Новгородом, начинался лес. Вспомнилось, как прежде в пору снегопадов часто перебирался жить в загородную вотчину и вместе с егерем ходили в лес поднимать из берлог спящих медведей. Риск увлекал князя Михаилу...

Каждодневные заботы вытеснили приятные воспоминания. Вчера тайно побывал у него человек из Пскова, принёс письмо от псковского игумена. Сообщал он, что большие люди Пскова готовы повиниться царю Василию, но остерегаются черни и стрельцов. Обещал игумен с большими людьми, что если Скопин-Шуйский снова подступит к Пскову, то они откроют ему ворота.

Князь Михайло Васильевич понимал: нельзя идти к Москве, оставив позади мятежный Псков. И он отписал игумену, что как дождётся свеев, так и явится к псковичам, покарает стрельцов и чернь, присягнувших самозванцу.

На Покрову улетели последние журавли. Курлыча в высоком небе, они тянулись к югу, в далёкие тёплые края.

Тоскливо смотрел им вслед Андрейка. Припомнилось сиротское детство, как за краюшку хлеба потешал народ на торгу: босоногий, в изорванных портах, пел, пританцовывая:

И маманя Груня,
И папаня Груня...

Попался нищий паренёк на глаза Болотникову, и тот пригрел его, одел, обул, отца родного заменил...

Мысленно перенёсся Андрейка в осаждённую Тулу. Враги вокруг города. Сколько их? Всё царское воинство собралось! Но Тулу им бы взять, кабы не перекрыли Упу и не затопили город...

Вспомнилось, как провожал Андрейку с Тимошей Иван Исаевич, напутствовал, желал спасения...

Слёзы застили глаза, но Андрейка не замечал этого... Нет Болотникова, жестокой казни подвергли его, ослепили и утопили в Онеге. Там, в Каргополе, поклялся Андрейка мстить всем, кто стоит за Шуйского. Потому и в Тушине оказался. Однако увидел Андрейка царя Димитрия и диву дался: рыжий, мрачный, с припухшими глазами, он ходил в окружении вельможных панов и казачьих атаманов. И ещё приметил Андрейка шляхетское высокомерие, с каким они относились к русским, называли их холопами.

Андрейка как-то сказал Тимоше:

— Уйдём, Тимоша, в лес.

На что тот ответил:

— Не торопись, переждём зиму, а лес нас всегда примет...

Худо Марине в Тушине: ни почестей, ни богатства, каким одаривал её первый Димитрий. Ей так и не известно имя второго мужа. Держит он Марину в тушинском дворце под строгим доглядом. Дворец — не кремлёвские палаты, а так, хоромы просторные.

Груб и неказист её новый Димитрий. Случалось, неделями не появлялся на половине жены, а когда приходил, то во хмелю и ни слова доброго, молчал, смотрел угрюмо. Но Марина терпела, надеясь: вступит в Москву — всё окупится. А недавно почувствовала, матерью станет, — и не рада. Тайно отправила слёзные письма: одно королю, другое папе, в Рим. Жаловалась она на свою судьбу, на обиды, какие ей чинят. Винила нунция Рангони, покинувшего её в трудный час, а она так нуждалась в укреплении духа. Молила Марина Сигизмунда не оставлять её без королевского внимания.

Писала Мнишек и вспоминала, как уговаривал её епископ Рангони обвенчаться с Димитрием и обернуть его в веру латинскую... Мысленно увидела бал в королевском замке, данный Сигизмундом накануне её отъезда в Московию... Музыка, веселье, завистливый шёпот вельможных пани и заискивающие улыбки панов, обещания Сигизмунда и наставления о Смоленске и иных московских порубежных землях, какие должны отойти к Речи Посполитой...

Не единожды гофмейстерина Аделина возмущалась: