Вздыбленная Русь

— Ты прав, вельможный гетман, — согласился Жолкевский, — крулю не под Смоленском бы гарцевать, а к Москве поспешать. Но шляхетский гонор затмил его разум.

— Ясновельможный пан Станислав молвит истину. Девять месяцев, как наш круль рожает Смоленск для Речи Посполитой.

— Роды затянулись, вельможный пан Александр, — буркнул Жолкевский. — Когда я подступлю к Москве, ты, гетман, не позволишь царику Димитрию опередить меня.

Гонсевский улыбнулся:

— Ясновельможный пан Станислав, сандомирский воевода Юрий Мнишек ждёт, когда его дочь Марина со своим цариком въедет в Москву, а мы отталкиваем их.

— С той поры, когда бояре позвали на царство королевича, я думаю, разум подсказывает сандомирскому воеводе, что пора забрать пани Марину в Сандомир.

— Пану Юрию хочется быть царским тестем.

— Желание ещё не действительность, вельможный пан Александр. — И перевёл разговор: — Готовы ли гусары к походу?

— Мои гусары, ясновельможный пан коронный, по первому зову трубы уже сидят в сёдлах.

— Добре, гетман, добре. Попробуйте позвать к себе старосту усвятского Сапегу. Он забыл, что шляхтич и должен служить крулю, а не самозваному царику.

Прознал Лжедимитрий, что у Серпухова объявился Гонсевский. Догадался, что ляхи с лихвой намерились оттеснить его от Москвы. Того же мнения были и Заруцкий с Беззубцевым.

Созвал самозванец Думу. Расселись в тесной горнице. Поморщился Лжедимитрий: не густо на лавках, только те бояре и думные дворяне, какие с ним из Тушина в Калугу перекочевали, остальные в Москву воротились. А ведь жаловал он их, присягали ему. Сбежали к Шуйскому Туренин и Долгорукий, Нагой и Плещеев, всех сразу и не назовёшь. Даже дьяк Третьяк изменил. А он его в думные возвёл.

Взгляд остановился на Трубецком. Важен и дороден князь Дмитрий Тимофеевич, рода именитого, родословную от внука Гедимина — князя Брянского, Черниговского и Трубчевского Дмитрия Ольгердовича ведёт...

Рядом с Трубецким князь Шаховской, давний недруг Василия Шуйского.

И Матвей Верёвкин подумал: кабы все бояре ему так служили, как эти князья, давно бы сидел он в Кремле, в Грановитой палате Думу вёл, а не в хоромах калужского воеводы...

Спросил:

— Как, бояре-советники, оставаться ли мне в Калуге аль поближе к Москве подаваться?

Прытко подскочил Сицкий, зачастил:

— Государь, когда ляхи с литвой к первопрестольной подойдут, жди, Москва тебе ворота отворит. Посему оставаться в Калуге и ждать из Москвы боярского посольства.

Сицкого Засекин поддержал. А Лжедимитрий сказал:

— Но Калуга от Москвы дале Серпухова, пока мы доберёмся, Гонсевский в те ворота первым вступит.

— На Угре Сапега, а он тебе верен, государь, — заметил Засекин.

— Сапега и Гонсевский одной крови, — прервал его Лжедимитрий, — и кто ведает, не сговорятся ли они. Сапеге всё едино, с кем в Москву войти.

Тут Трубецкой голос подал:

— Надобно к Коломне и Кашире войско слать, стрельцов и мужиков с атаманами, а с ними днепровских казаков с Беззубцевым выдвинуть, они верхоконно ляхов и литву опередят.

На том и приговорили, а ещё воеводой над казаками быть князю Дмитрию Тимофеевичу.

В юрту к Урусову заглянули Засекин с Сицким. Ногайский князь сидел на кошме, скрестив кривые ноги калачиком. Перед ним на серебряном блюде высилась горка варёной молодой конины, тут же лежал бурдюк с кумысом.

Князь боярам обрадовался, вытер о полы расшитого шёлкового халата сальные руки, принялся потчевать гостей, но Сицкий с Засекиным от трапезы отказались, носы воротили (потом конским разит), а Урусов ел и пил, прицокивая:

— Вкусна-а, голове легко, душа летит.

Раскосые глазки хитро поглядывали на бояр. Сицкий проворчал:

— Ты бы, князь, велел лучше романеи поднести[36].

Засекин молчал, елозя задом по кошме. Непривычно сидеть, поджав под себя ноги, есть не за столом, а с земли, по-собачьи.

Ногайский князь просьбе Сицкого удивился:

— Зачем вино, кумыс пей, веселись.

Сицкий с неприязнью посмотрел на лоснящееся от жира лицо татарина:

— В горло не лезет твой кумыс, князь. Пей его с царём Димитрием.

Урусов оскалился:

— Царь? Яман царь! Тьфу! — Сплюнул. — Ногай обиду не забыл!

— Так скажи, князь Пётр, зачем пристал к Димитрию, аль тебе в степи тесно?

— Хе, боярин хочет, чтобы застоялись ногайские кони, а сабли спали в ножнах? Когда я привёл орду к царю Василию, мои беки и мурзы спрашивали, почему государь нас не любит; к царю Димитрию пристал, от него нам нет чести.

Засекин кивнул:

— Нам ли не знавать, как тебя, князь, царская челядь из хором выкинула.

— Шайтан! — побагровел Урусов и потянулся к висевшей сабле. — Князь Пётр не московит, помнит и то, как брата батогами секли.

— Скоро в Москве царь Владислав появится, чем поклонимся ему? — спросил Сицкий.

Урусов немигающе уставился на боярина:

— Зачем спрашиваешь? — и хитро пригрозил крючковатым пальцем.