Взгляд на жизнь с другой стороны

В квартире жили еще две семьи. В комнатке слева жили мать с взрослой дочерью, замечательные люди, жаль, что рано съехали. В дальней комнате справа жил отставной пожарник с женой и тоже относительно взрослой дочерью. Пожарник получал вполне приличную пенсию, и его жена вела себя, как «комиссарша». Я её запомнил маленькой толстой в домашнем халате и с рыжими бигудями. Не могу не привести её имя – Неонила Александровна. Муж её вальяжно ходил от своей комнаты до кухни в синих армейских брюках на широких подтяжках и белой подрубашечной майке. На кухне он выкуривал папиросу «Казбек» и возвращался обратно. Выпивали спиртное только по праздникам. На свой день рожденья он пел: «В жизни раз бывает 48 лет».

Наш дом, вернее сказать – дома, потому что двор был как бы единым целым, строили пленные немцы. Вообще район Сокол – Октябрьское поле был военным. Особо большие и красивые дома называли генеральскими, хотя там жили вовсе не только генералы. Генералы жили и в нашем доме, хотя он далеко не числился генеральским.

Я лично не люблю Хрущева-Посохина не за то, что снесли Зарядье и часть Кремля, поставив там дурацкие стеклянные аквариумы. И не за то, что стали строить хрущебы, а за то, что они уничтожили систему московских дворов. Нельзя строить дома сами по себе, как прыщ на ровном месте. Если дом строится для людей, он должен иметь внутреннее пространство для жизни, так или иначе отгороженное от остального мира.

А у нас был прекрасный двор. Целый мир для ребенка. Друг мне нашелся сразу в квартире напротив, его звали Саша, отец его был военным дипломатом. Не могу не назвать вкусное имя его бабушки – Стефания Силиверстовна, старая дама со старорежимными замашками. Посредине двора был разбит прекрасный палисад с клумбой посередине и большими площадками для отдыха и детских игр. Там были скамеечки и песочницы, и качели, и зимняя горка с катком. Но это на нашей стороне двора – на другой было попроще. Мы туда и не ходили почти, там была пролетарская часть, с подъездными путями к Гастроному. Нам говорили, что там обитают хулиганы. Мы, дети, между собой называли этих обитателей дворняжками, стыдно, но из песни слова не выкинешь.

Порядок во дворе поддерживался почти идеальный, его обеспечивали дворники под руководством, что интересно не ЖЭКа, а участкового милиционера. Дворники жили в большом полуподвале, главный из них был похож на деда Сорокова, худой, смуглый, с висячими усами. Он был большой начальник для нас, детей. Вечером он шел из магазина, в арке выпивал четвертинку из горлышка и спускался к себе ужинать. Всё было чинно, благородно.

Всплески памяти

Иногда во двор заходили старьевщики, голосившие на одной ноте: «Старьё-ё берём!». Дворники, старьёвщики и банщики в Москве были по большей части татары. Еще бывали «Точить ножи, ножницы!» и армяне в гуталинной будке.

Иногда ездим на кладбище к бабушке, которую я живой не знал. Чтобы попасть туда, надо было с проспекта Мира перейти рынок, потом по длинному пешеходному мостику пройти над рельсами. На кладбище прохладно и тихо, пахнет масляной краской. Этот запах до сих пор ассоциируется у меня с кладбищем. Мать чистит могилку, а я брожу вокруг. Когда научился, стал читать эпитафии. Не забуду одну альтернативную надпись. На многих могилах тогда писали: «Мир праху твоему», а на одном кресте было неумелой рукой намалёвано: «Прах миру твоему»! Черт те что, конечно, но с материалистической точки зрения более логично. Однажды при проходе рынка мать меня потеряла, или я её. Вокруг меня собралась толпа. Я реву, меня жалеют, гладят по головке. Мать нашлась, все вернулось на круги своя.

Опять временное уничтожение вселенной.

Детский сад мой располагался в генеральском доме возле самого метро Сокол, на втором или третьем этаже. Из окон мы иногда видели, как пляшет возле колоколов пономарь Всесвятской церкви. Наши окна получались как раз на уровне колокольни. Во дворе мы гуляли по крыше какого-то большого одноэтажного строения, что-то типа гаража. Во время одной из таких прогулок над нами пролетели военные самолеты, видимо на репетицию парада. Летели низко, самолетов было очень много, рёв был ужасный, но получилось весело.

Детский сад здесь был рангом повыше, чем на Самотёке, но мне тут не нравилось. Судите сами: я совершенно не помню, чем нас кормили в старом детском саду, значит, кормили чем-то хорошим, вполне приемлемым, а здесь постоянно давали отвратительное блюдо под страшным названием «рагу». Крупно порезанные и плохо почищенные овощи, небрежно сваренные в одном котле. Особенно отвращали морковные шкурки с черными полосками. Но самым неприятным для меня было кипяченое молоко с застарелыми пенками. Эти пенки вызывали у меня омерзение, как будто сопли в стакане. Одна из тёток решила меня всё-таки заставить выпить эту дрянь. Эта эсесовка встала вплотную возле меня и сказала, что не уйдет пока я не выпью. Я начал пить, но как только пенки попали мне в рот, я выблевал весь обед прямо на неё.