Взгляд на жизнь с другой стороны

Вот это в теории толтеков главный и почти единственный постулат, с которым я ни в коем случае не могу согласиться. Он противоречит и моему опыту и самой теории, в остальном очень правдоподобной. Правдоподобна не только теория, но и практические рекомендации по исследованию жизни, однако, критика учения толтеков не является целью, написания мной этой книги. В дальнейшем я, может быть, коснусь этих методов, если придется, сейчас пока затрону лишь один из них – перепросмотр жизни. Толтеки считали, что перепросмотр дает возможность очиститься от застарелых накоплений вредной энергии, а заодно и избежать клюва Орла, потому что эта вредная энергия и есть самая вкусная часть человека.

Не знаю, насколько я стал менее вкусным, но мне самому этот процесс кое-что дал, даже, можно сказать, дал очень многое. Из памяти повылезло огромное количество отдельных фраз, неясных чувств, неловкостей и красивых картинок. Изложить здесь всё, что я вспомнил о себе и окружавшей меня когда-то жизни совершенно невозможно. Из того, что наметил к написанию, я включил сюда меньше одной десятой части, а намечал где-то сотую от вспомненного.

Да это никому и не нужно. Главное, что я не просто вспомнил, но прочувствовал и осознал некоторые моменты, выходящие за пределы привычной жизни, за пределы рационального объяснения. Обычно мы эти моменты либо не замечаем вовсе, либо они остаются где-то в уголке памяти, ожидая своего часа. Для большинства людей час этот так никогда и не настает.

2. Мираж прошлого

Дон Хуан советует Кастанеде начинать перепросмотр своей жизни с настоящего момента, потому что это проще, потому что все последние события совсем еще свежи в памяти. Я выслушал этот совет и поступил наоборот – я начал свои воспоминания с самого приятного – с детства.

Детство делится на два явно разграниченных периода: до школы и в школе. Светлый период и серый период. Пока не начался серый, я повспоминаю отдельные моменты яркого светлого детства.

Малый Кисельный переулок и сейчас тихий, правда, по другим причинам, нежели раньше – ехать с бульвара некуда, поэтому машины не ездят, они там стоят, плотно закрыв все тротуары. А раньше, их просто не было, проезжали за день три-четыре машины, в основном такси.

Мы жили на последнем этаже небольшого по московским меркам дома. Третий этаж был или четвертый не помню, но из нашей квартиры был выход на чердак, слева от входа.

Центральный подъезд со стороны переулка имел парадное чугунное крыльцо изумительного узорчатого литья, но дверь его всегда (по проф. Преображенскому) была заколочена. Ходили со двора, через черный ход. В небольшом дворе располагались какие-то хозпостройки и небольшой одноэтажный домик с какой-то сов. конторой. Этот домик описан в романе Акунина «Любовница смерти» как жилище злого и коварного Просперо.

Недостатков в тогдашней Москве, конечно, хватало. Особенно бросается в глаза обилие коммунальных квартир и теснота в этих квартирах. Но это неудобство для взрослых, а детям даже лучше в таких условиях, во всяком случае, веселее.

Наша квартира мне казалась огромной. Справа от входа была кухня со столами всех жильцов и газовой плитой, периодически меня на этой кухне мыли в оцинкованном корыте. Слева от входа – небольшой закуток с дверью в сортир и над этой дверью – выход на чердак. Если идти прямо от двери, то по правой руке первая комната принадлежала деду Сорокову, кроме него там жило еще человек пятнадцать и, собственно, дед с бабкой ночевали на сундуке в коридоре. Слева жили старики Холины вдвоем. Наша комната была второй справа.

Комната с одним окном, маленькая – метров 12 квадратных. Из мебели отчетливо помню только диван с высокой спинкой и откидными валиками. Помню зеленый коврик с оленями на стенке, он хорошо гармонировал с книжкой, которую мне читали на ночь, называлась она «Мама ланей». Помню еще ширму «фамильную» и обеденный стол посредине, под который я ходил пешком. Помню игрушки свои у окна: водокачку с колесиками, большую юлу и барабан. Я долбил по этому барабану палочками, когда мы с отцом пели «Мы шли под грохот канонады», про юного барабанщика. Из музыкальных инструментов у нас были еще трофейный аккордеон, привезенный отцом с фронта, и балалайка. Одним словом, всё было замечательно.

Москва, вообще, тогда была очень приятным, уютным и веселым городом. Сейчас мне больно бывать в Москве, я стараюсь не ездить туда, особенно в центр. Такое впечатление, что мумии старых домов подмазаны, подразукрашены и заселены временными жильцами, типа скарабеев или их личинок, съедят внутренности и уйдут в другое место. Может, я нехорошо сказал, но такое ощущение есть, что, не смотря на внешнюю мишуру, старые дома уже не живые. Или это похоже на то, как если бы мой родной город оккупировал враг и насаждает теперь в нем свои порядки, а получается это у него плохо, потому что старое, родное скорее готово умереть, чем подчиниться вражеским порядкам.