Взгляд сквозь столетия

В одной из своих статей Гоголь говорит о поэте как об идеале будущего развития человека. Имя поэта названо — Пушкин. «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русской человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет».

Таковы колебания человеческой мысли при решении вопроса о месте поэта и поэзии в жизни общества. В XIX веке проблема приобретает характер уже не отвлеченного построения, как у Платона и Руссо: самое духовное ее содержание ставится под сомнение ходом исторического процесса. Она превращается в антитезу духовного и бездуховного, на полюсе, противоположном поэзии, все более вырастает буржуазный меркантилизм и торгашество, идеалом человечества грозит стать бездушный предприниматель.

Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.

Так начал свое знаменитое стихотворение «Последний поэт» Е. Баратынский. Жанр этого произведения — социальная фантастика, тема — взаимоотношения искусства и общества.

Перед нами разворачивается своеобразный эксперимент-предвиденье, эксперимент-предупреждение. Цель этого эксперимента — доказать мысль о губительности для творчества буржуазной цивилизации.

«Последний поэт» приходит на Землю и оказывается ненужным, ибо человечество подчинилось холодной «богине измерения» — Урании. Поэт погибает.

В этом стихотворении Баратынского присутствуют как бы в прообразе темы и даже сюжеты многих будущих фантастических произведений русских писателей. Пожалуй, впервые в истории поэту в превосходных стихах было суждено усомниться в вечной необходимости своего дела, предположить, что пути искусства и человечества могут разойтись. Прежде это было уделом только философов: «искони наблюдался какой-то разлад между философией и поэзией», — свидетельствует Платон. Из старших современников Баратынского к этой мысли, как известно, постоянно обращался Гегель, полагавший, что в будущем поэзия должна будет окончательно уступить место философии. Сомнение в вечной необходимости поэзии проникает и в пушкинский «Памятник». Образ «последнего поэта» есть и в нем. Вспомните: «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит».

Такие сомнения как нельзя более отвечали духу эпохи, духу 30-х годов XIX века.

Мы уже говорили о «кризисности сознания» тех лет — времени после восстания декабристов. Этот кризис усугублялся тем, что в литературу, поэзию властно вторгались буржуазные отношения, отношения купли-продажи, когда «книгопродавец», по словам С. П. Шевырева в статье «Словесность и торговля», имеет право смотреть на литераторов как на «пишущие машины».

Эту мрачную метафору — «пишущие машины», словно бы буквально реализует Одоевский в своем «техническом проекте»: «Машина для романов и для отечественной драмы» или в другом фантастическом образе: «Изобретение книги, в которой посредством машины изменяются буквы в несколько книг». Таким образом, для Одоевского в будущем также небезусловна необходимость поэзии, искусства. Он прекрасно помнит Платона, помнит убедительность его доводов и потому пишет: «Увеличившееся чувство любви к человечеству достигает до того, что люди не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий, точно так же, как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов».

Этот отрывок явно навеян размышлениями над платоновским «Государством»: «увеличившееся чувство любви к человечеству» уже не нуждается в одном из главных драматических жанров, который вместе с остальным искусством «укрепляет и питает худшую сторону души», и он может быть отменен. Но «древние» были подвластны еще более «низким» наслаждениям, чем эстетическое наслаждение от трагедии, поэтому Одоевский и не столь категоричен, как Платон, в решении вопроса о том, нуждается ли будущий человек в искусстве. «Не нуждается только в трагедии» или «не нуждается пока только в трагедии» — вот ход его размышлений.

Баратынский, по Одоевскому, также слишком категоричен. Поэзия, искусство не могут в идеальном будущем отмереть совсем, как ненужные. Вечный спор «поклонников Урании холодной» и поклонников Аполлона может быть решен их союзом.

К этому союзу должны будут примкнуть и философы — ведь нельзя же в самом деле забывать доводы Платона в пользу философии. В идеальном мире «4338-го года» сословие поэтов и философов принадлежит к высшим сословиям государства. Поэзия должна проникнуть даже в обеденные прейскуранты, чтобы заставить заезжего американца воскликнуть, взглянув на «Прейскурант для историков»: «О! страна поэтов! у вас везде поэзия, даже в обеденном прейскуранте».