Взгляд со звезд

Сейчас люди могут обогнуть земной шар менее чем за час, но от самой далекой галактики, которую мы можем увидеть, свет летит пятнадцать миллиардов лет. Кроме того, есть еще такая вещь, как время: если возраст Вселенной, от ее рождения до настоящего момента, составлял бы один год, то люди появились бы в последнюю долю секунды этого года. Однако в тех немногих случаях, когда я сталкиваюсь с литературой, в моей голове постоянно звучит голос, не дающий мне покоя: он говорит, что стоит изображать только пылинку под названием Земля и человечество, которое существует столько, сколько длится щелчок пальцами. Он говорит мне, что огромное пространство-время, лишенное человечества, не стоит даже того, чтобы бросить на него взгляд. Он говорит, что литература является антропологией. В литературе главную роль играет гравитационная сила человеческой харизмы; она притягивает к себе Солнце и другие звезды, заставляя их вращаться вокруг Земли. Если бы Вселенная была Сахарой, тогда литература увидела бы золото в той единственной песчинке, за которую цепляются микробы, называющие себя «людьми»; на всю остальную пустыню литература бы не обратила никакого внимания. Солнце существует только для того, чтобы освещать безмятежные поля; Луна нужна, чтобы тени влюбленных падали на морской берег. Если бы не восточный миф[22] о Ткачихе и Пастухе, Млечного Пути, возможно, вообще бы не существовало – но даже если бы они перешли по Мосту Соро́к со скоростью света, каждое их объятие заняло бы сто тысяч лет.

Вот почему традиционная литература кажется мне проявлением запредельного нарциссизма людей. Конечно, поскольку они (насколько нам известно) являются единственной разумной формой жизни в радиусе четырех световых лет, то у людей есть причина и право быть нарциссами в пределах этой сферы. Но есть люди, которые хотят ощущать больше и которые не желают приковывать свои души к одной пылинке во Вселенной. В литературе тоже есть такие люди: они пытаются поднять ее над нарциссизмом, и наиболее сознательно этим занимаются фантасты.

II

Научная фантастика зародилась в Европе во второй половине XIX века и поначалу не обладала трансцендентным сознанием, которое описано выше. Первое научно-фантастическое произведение, «Франкенштейн» Мэри Шелли, на самом деле это просто вариация на тему готической литературы. Я, как и другие китайские любители фантастики моего возраста, познакомился с фантастикой, читая романы Жюля Верна. Он сделал все, что мог, для только зародившегося, но уже процветающего жанра, закутав его в старые потрепанные тряпки европейской приключенческой литературы, но даже при этом можно было почувствовать, как под ними шевелится младенец, и мельком увидеть проблески его света. Хотя в произведениях Жюля Верна люди не сливаются с фоном, они все-таки несколько сдвинуты в сторону. Характеры его персонажей вполне отчетливы, но при этом крайне просты; они – яркие символы, настолько привлекательные, что сам папа римский назвал произведения Жюля Верна «чистыми, как кристалл». Вот почему его романы стали такими популярными во всем мире, и на их распространение не влияла цензура. Впервые в истории литературы персонажи книг уступили главное место на сцене другому протагонисту – Машине. Она появляется в виде подводной лодки «Наутилус», в виде самодвижущегося острова и пушки, чей снаряд летит на Луну; даже в тех произведениях, в которых Машины нет – например в «Вокруг света за 80 дней», – сама Земля играет роль полностью очерченного литературного персонажа. Новорожденный жанр научной фантастики, примером которого стали романы Жюля Верна, также отверг отношения между людьми как главный предмет изучения – и вместо этого занялся отношениями человека с природой. Этот сдвиг стал источником свежей крови и энергии для нового жанра.

III

Позднее, во время Великой депрессии, которая произошла в США в начале XX века, начался «золотой век» фантастики. В тот период господствовали идеи Джона Кэмпбелла[23] о «технологической» фантастике; кроме того, именно в это время фантастика обрела самоопределение. Однако для китайских читателей существовал огромный разрыв между Жюлем Верном и современной фантастикой. До конца 1970-х годов число западных научно-фантастических произведений, переведенных на китайский, если не считать романов Герберта Уэллса и совсем небольшого числа книг советских авторов, практически равнялось нулю. Когда я впервые познакомился с западной фантастикой, она уже была довольно зрелой по форме, и смещение фокуса с человека на мир стало вполне очевидным.