Взгляд василиска

Не смотря на все опасения Реутова, встреча прошла на редкость хорошо. И выпили, вроде, не много (просто не успели), и причин для неловкости хватало (ведь, как ни крути, совершенно чужие друг другу люди), но уже через четверть часа за столом установилась, если и не дружеская (в конце концов, даже Вадим с Давидом не виделись целых тридцать шесть лет), то, во всяком случае, легкая, ни к чему не обязывающая атмосфера. Никто из себя ничего не изображал и других этим в неловкое положение не ставил. И говорили все по-людски, а не как на деловом совещании, где все как бы ходят по тонкому льду, или через болото идут, нащупывая шестом тропу. В общем, в какой-то момент, Вадим почувствовал, наконец, как уходит напряжение и забываются, кажется, только что обуревавшие его тревоги, но по-настоящему над этим даже не задумался, потому что и анализировать каждый свой шаг, перестал. Все это ушло куда-то в сторону, вытесненное теплым, уютным чувством, которое, вероятно, следовало бы назвать душевным покоем. Тем больше было удовольствие, потому что покоя на душе у Реутова, кажется, отродясь не бывало.

Конечно, по крайней мере, от части – или, вернее, большей частью – такое настроение Вадима объяснялось присутствием Полины, которая удивительно хорошо вписалась в не совсем простую для нее ситуацию и вела себя так просто и естественно, как если бы они с Реутовым не в первый уже раз вышли "в люди", и "люди" эти не совершенно незнакомые ей до сегодняшнего вечера иностранцы, а старые добрые приятели. Впрочем, такому повороту событий не мало способствовали и сами "иностранцы". О Давиде и говорить нечего, он все-таки был своим (пусть и в далеком прошлом), но и Лили, на поверку, оказалась приятным собеседником и легким в общении человеком. Она и анекдоты хорошо рассказывала, и улыбалась много и совсем не так, как обычно улыбаются аргентинцы, и разговор вела тактично, никого не перебивая, но и не отмалчиваясь. Ну а Давид с Вадимом просто вдруг как будто вернулись в Саркел пятидесятых, когда они были детьми, но когда они так же были самыми близкими друзьями, какими только могут быть два мальчика. И то, что оба они давно уже мальчиками не были, им совсем не мешало.

Лучшим показателем атмосферы, царящей в компании, является желание или нежелание участников продолжать общение. И они тоже вполне могли распрощаться сразу же после отменного ужина ("Тройка" славилась великолепной русской кухней на весь Петров), поставив, так сказать, галочку в списке обязательных к исполнению дел ( пункт третий, ужинс другом детства, пункт четвертый…), но этого не случилось. Напротив, расходиться никто не хотел. Поэтому они заказали еще коньяка (и шампанского для дамы) и разнообразных сладостей на десерт, и продолжали свой приятный во всех отношениях разговор. Засиделись почти до закрытия ресторана, чего, кажется, даже не заметили. И расстались на хорошей ноте, перецеловавшись на заметно опустевшей по ночному времени улице, и, договорившись обязательно встретиться назавтра, разъехались по домам, в том смысле, что Казареевы, взяв извозчика, отправились в гостиницу, а Вадим, в очередной раз, наплевав на дорожную службу и дозу принятого в организм алкоголя, повез Полину к ней домой.

– Мне надо переодеться, – очень просто сказала Полина, оставляя за скобками любые возможные объяснения. – Мы ведь можем заехать на пять минут ко мне на Шпалерную?

"Так просто?" – удивлялся Реутов, выворачивая с Невской перспективы на Чухонскую улицу, чтобы уже по ней выехать к реке.

Впрочем, если честно, он был ей от всего сердца благодарен за эту "простоту", потому что, едва они остались вдвоем, как снова почувствовал давешнюю неловкость и, опять заплутав в трех соснах, не знал, что делать дальше. Конечно, он хорошо помнил, что именно сказала ему Полина во время их крайне необычного объяснения. И весь вечер они были на "ты", что вроде бы предполагало и все остальное. Все это так, но не успели они выйти из ресторана, как он тут же потерял всю свою былую уверенность в том, что понял ее правильно. Могло ведь случиться и так, что он выдавал желаемое за действительное. Могло, и, следовательно, Реутов снова оказался в области полной и окончательной неопределенности. И что в таком случае он должен был теперь говорить, и что делать – так, чтобы и Полину не обидеть, и себя полным дураком не выставить – становилось совершенно не понятно.

"Бедный Вертер", – сказал он себе с привычной уже горькой иронией, в десятый, вероятно, раз прокручивая в голове ее слова.

" Мне надо переодеться… "

И правильно, ведь завтра, вернее, уже сегодня, им предстоял обычный "рабочий" день, и как будет выглядеть в стенах института женщина в вечернем платье и на высоченных шпильках, делавших Полину почти одного роста с высоким от природы Реутовым?