Взгляд василиска

Он отступил в темноту и тихо, как мышь, ушел из зоны наблюдения неизвестных ему людей, наличие которых наводило Илью на определенные, весьма, надо отдать должное, интересные мысли и означало, кроме всего прочего, что в дальнейшем у него могут оказаться, пусть и временные, но все-таки союзники. А пока суд да дело, он вернулся к машине и поехал отдыхать.

3.

Петров,Русский каганат, 19-20сентября 1991года.

Первые десять-пятнадцать минут ему было ни до чего, ни до своего вида, ни до того, чтобы кого-нибудь бояться или, еще того хуже, стесняться. Похоже, Реутов себя основательно переоценил. Времена, когда он легко переплывал Волгу, безвозвратно ушли в прошлое. Он и из воды-то с трудом вылез, не чувствуя уже даже холода, и не слишком хорошо понимая, где он и зачем. Однако вылез все-таки. Выбрался ползком на скользкий, едва ли не обледенелый гранит, протащился на четвереньках метр-два и даже хотел, было, встать, но тут оказалось, что закоченевшие ноги его не слушаются. Встать Вадиму помогла Полина, которую, как он вспомнил позже, и саму била крупная дрожь, так что зуб на зуб не попадал. Впрочем, тогда он это, если и заметил – а ведь не только заметил, но и запомнил! – то совершенно не осознал.

– Давай, Вадим! – как сквозь вату или откуда-то издалека услышал он ее голос, но понял только, что надо "давать", и пошел, волоча ноги, и, как с бодуна, мотая бессмысленно головой, не понимая даже, кто и куда его зовет, но, подчиняясь власти этого голоса, который что-то для него все-таки значил. Вот только, что именно, никак не вспоминалось, но и об этом он, разумеется, не думал.

Это уже потом он кое-как восстановил картину происходившего на набережной Колышева [29]в половине девятого вечера 19 сентября 1991 года. Вспомнил или, скорее даже, вообразил, как тащился, опираясь на Полинино плечо, по крутой и, казавшейся ему тогда бесконечной, лестнице вверх, на набережную; как прятался, затем, вместе с ней в кустах, пережидая, пока мимо не проедут какие-то, неизвестно как оказавшиеся здесь в этот час машины; пересекал проезжую часть… Соображать он начал – да и то не слишком уверенно – только тогда, когда они добрались до машины, спрятанной в темноватом переулке между заводоуправлением товарищества "Факел" и принадлежащим тому же собственнику большим сборочным цехом. Здесь было так же мокро и холодно, дождь и не думал прекращаться. Но кто-то – возможно, Полина – сунул ему в руку бутылку, и, даже не спросив, что это такое, Реутов, с трудом поднеся горлышко к разбитым губам, одним махом влил в себя, ни чего при этом, впрочем, не почувствовав, пол-литра "хреновухи" [30](это ему потом рассказали, что в бутылке была именно хреновуха ядреная). И через какое-то время, когда бутылку у него уже отобрали, сунув вместо нее махровое полотенце, почувствовал, как проходит по телу зародившаяся в желудке волна животворного тепла. Еще через минуту в голове несколько прояснилось, хотя платой за это была ноющая и тянущая боль во всем теле, и Вадим осознал, наконец, что стоит рядом с большим темным вездеходом марки Коч, [31]на котором следовало не по городу разъезжать, а по дикому бездорожью приполярной Руси километры накручивать; стоит, заливаемый потоками ледяного дождя, держит в руках уже совершенно мокрое и ни на что не годное полотенце и, как завороженный, смотрит на Полину, стягивающую мокрый купальник, завернувшись в свой длинный светлый плащ, такой же, впрочем, насквозь мокрый, как и Реутовское так и не использованное по назначению полотенце.

– Э… – сказал он, чтобы что-нибудь сказать. На самом деле, ни сил, чтобы говорить, ни мыслей, которые следовало бы озвучить, у него сейчас не было. – Э…

– Залезайте в машину! – вместо ответа, не оборачиваясь, скомандовала Полина. – Там, сзади, есть одеяла.

Тут только Реутов увидел и остальных участников заплыва, о которых, если честно, на какое-то время совершенно забыл. Слева от него стоял Давид. Впрочем, "стоял" – это громко сказано. Судя по всему, Казареев был не в лучшем состоянии, чем он сам. Пустая бутылка – и когда только успел, если у Вадима ее отобрали буквально пару секунд назад? – валялась у босых ног Давида, а сам он стоял, согнувшись и опершись руками на капот Коча, и бессмысленно крутил головой, издавая при этом какие-то мычащие звуки. А в салоне машины, подсвеченном маленькой лампочкой на потолке, никого особенно не стесняясь, переодевалась в сухое Лилиан. Секунду или несколько, Вадим смотрел на нее, не отдавая себе отчета в том, что подсматривать за чужой, переодевающейся женщиной неприлично, но потом что-то такое у него в голове все-таки "щелкнуло", и он снова посмотрел на Казареева. Сейчас он увидел, что у Давида тоже было полотенце. Оно совершенно ненужной тряпкой висело у того на голом плече, а на другом – "Вынес-таки обормот!" – болталась кобура с пистолетом-пулеметом.