Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

Миссис Гурдин закутала меня в одеяло, сунув в сверток резиновую косточку.

— Ну не заводись, хохотушка, — сказал Фрэнк Натали. — Твоя мама, считай, вдова. Это дерьмо на палочке, что сидит у вас наверху, гроша ломаного не стоит. Полный псих.

— А тебе действительно нравится моя мама?

— Конечно, — ответил Фрэнк.

— Она раньше была балериной, — сказала Натали, прикусывая губу и невольно показывая, что хотела бы гордиться своей матерью. Мистер Синатра погладил ее по подбородку, вытащил из стакана маринованную луковку, подбросил ее в воздух и поймал ртом.

— Я бы на твоем месте тоже держал ушки на макушке. Не запачкай свой очаровательный носик. Ты ведь все еще работаешь над той картиной, верно? Помни, Казан — такая же крыса, что и пьянь наверху. Стукач. Если что, сразу звони мне, принцесса.

— Я нервничаю, Фрэнк. Они по-прежнему держат меня за девчушку с косичками.

— Просто делай свое дело, мисс Москва, — сказал Фрэнк, — и помни, что ничем им не обязана. Ни Казану, ни Джеку Уорнеру, ни гаду наверху — никому. Этим говнюкам повезло, что у них есть ты.

Пока меня несли через лужайку к машине, я слышал жуткие упреки, которые Мад обрушивала на мужа. Разбилась бутылка, закричали по-русски. Мистер Синатра снял одеяло и посадил меня на пушистое заднее сиденье своей машины. От него едва уловимо пахнуло Сицилией — лимонами и жасмином, — и я не разобрал, то ли это запах цветов, которые он подарил миссис Гурдин, то ли «Аква ди Парма», то ли давний след какого-нибудь одеколона. Я унюхал его, когда Фрэнк коснулся рукой моей морды и пошел вокруг машины. Он послал воздушный поцелуй Натали, которая тоже села в машину и помчалась прочь из Шерман-Оукс, игриво хохотнув напоследок, — этот смех был воплощением опасностей, таящихся в ночи, и секретом ее свободы. Как я уже говорил, Фрэнк и Натали играли роли: я увидел это со всей ясностью, когда их машины вылетели на шоссе и огни фар заскользили по пальмам во мрак. Захотелось писать. Я выглянул в заднее окно и подумал о Белке и Стрелке — двух русских собаках, полетевших в космос в этом году: какие же маленькие роли они сыграли в действе, разворачивающемся на ночном небе! Им, наверное, тоже очень хотелось в туалет, когда их корабль летел сквозь космос, и я не без гордости посмотрел в небо, гадая, от скольких неприятностей мои товарищи избавили род человеческий[12]. Далекое ночное небо часто служит нам утешением: оно помогает верить, что все мы одиноки в равной степени. Автомобиль, сдерживая ярость и мощь, мчался в сторону Бель-Эйр, и лишь тогда я позволил долгому насыщенному дню спуститься в нижние части моего тела. Я расслабился, подумал, как несказанно мне повезло, и пустил длинную теплую струйку мочи на автомобильное сиденье.

Видимо, это оказалось заразно, потому что Фрэнк тотчас остановил машину где-то у начала Беверли-Глен и, бранясь и чертыхаясь, вышел на улицу в поисках укромного местечка. Я поднял взор на серебряные звезды. Рядом с дорогой остановился кот. При виде меня он облизнулся и, отдавая дань уважения корням Фрэнка, продекламировал начало томного нарциссического сонета в итальянском стиле. Стекло было опущено, и меня обдувал ветерок, поднимающийся по каньону.

Жизнь изобильна, но и этого нам мало —
Деревья мне свидетель, жалкий пес.
В их кружевной сени душа моя любви взалкала,
И райский аромат мне ветерок донес.
Она была томна, разумна и сурова —
Оживший силуэт в чернильном мраке.
Любовь бы отдала мне и за слово,
Но я сбежал, не завершив атаки.

Утром, спустя два дня, несколько человек из свиты Фрэнка решили посоревноваться в скудоумии. Я не говорю, что все они были болваны, но они зачем-то смешали суровость гангстеров из дешевых второсортных фильмов с примитивным ехидством, характерным для девичников, и окружили Фрэнка пузырем бессмысленной агрессии и умеренной беспардонности — очевидно, подобное положение дел позволяло ему чувствовать себя в своей тарелке. Фрэнку нравилось, когда окружающие испытывали перед ним страх и одновременно зависели от него, — именно такое сочетание он больше всего любил видеть в друзьях. У этих олухов из Чикаго, Нью-Джерси или — как знать — из Палм-Спрингс не было должностных обязанностей как таковых: все они понемногу бегали по мелким поручениям, отвечали на телефонные звонки, забирали машины, готовили коктейли, вызывали девушек и при любом удобном случае строили из себя умников. Большую часть времени они мололи несусветную чушь, сидя у вопиюще голубого бассейна и с гордостью замеряя глубину собственного невежества.

— Ну, не знаю, Тони. От сморчков может быть несварение.

— А вот и нет, идиота кусок. От них толстеют. Всем известно, что от грибов жиреешь.

— Спроси Легза, вон он идет.

— Про что?

— Про ожирение. Он лет двадцать своего хрена не видел, — так его расперло, сукина сына.