Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

Ни малейшего признака дождя я на Форест-лоун не заметил и подивился, отчего же тут такие зеленые лужайки — стояла жара, с гор дул горячий ветер. Мы оба сидели на траве, на равных, и наслаждались обществом друг друга. Мэрилин курила косячок и опять говорила, как Эмма Бовари: твердо веря, что собака не выдаст ее секретов. Она поведала мне о маленькой девочке, ее школьной подруге, которая была на год старше и без умолку болтала, — самая болтливая девочка в классе. Элис представлялась мне человеком будущего: ее голубые глаза идеальной формы и черные волосы были созданы для любви, фитиль в ее голосе всегда был готов вспыхнуть и спалить целый мир. Обыкновенная лос-анджелесская девчушка, чья мать работала монтажером на киностудии «Консолидейтед филм».

— Она всегда смеялась, — проговорила Мэрилин. — Кажется, что такие девушки кому угодно могут облегчить жизнь — просто смеясь не переставая.

Моя хозяйка затянулась и прикусила губу.

— Доктор Крис как-то рассказывала мне о письме, которое ей написала Анна Фрейд. Я навсегда запомнила оттуда одну фразу: «Мы никогда не теряем отцов — если, конечно, они чего-то стоили».

Мэрилин уставилась на долину. Животные, которые спорят со смертью, спорят с самим Дарвином. Я это прекрасно знал. Что там мистер Коннолли бубнил в свою чашку? Ах да. «Жизнь — это лабиринт, в котором мы повернули не туда еще до того, как научились ходить». Прекрасно сказано. (А четырьмя ногами свернуть не туда еще проще, чем двумя.) Должен признать, за свою жизнь я успел набраться дарвиновских мыслей из самых разных источников, но мне не по душе, как он презрительно фыркает по поводу смерти. В конце концов, что есть эволюция, как не история нашего полного вымирания? Я выбирал только те приключения и события, которые были занимательны для меня и остальных. Уже гораздо позже я понял, что вся эта игра — битва за выживание. Взглянуть хоть на могилы, спускающиеся по склону Форест-лоун, — каждая воплощает собой неудавшуюся попытку выстоять, фирменный удар по вечной жизни, которая заканчивается здесь, под этим стальным прямоугольником, сверкающим на солнце. Знаете, что читал Чарлз Дарвин во время своей экспедиции на «Бигле»? «Потерянный рай» Мильтона. Великий ученый на пороге великих открытий обнаружил, что мы проводим жизнь не в прекрасном саду, а в попытке его вспомнить.

Пока мы глядели на окутанную дымкой долину Сан-Фернандо, меня посетило еще одно видение. Сперва я представил, как все здания и дороги исчезают, обнажая бобовые поля, а потом вырастают вновь и рушатся от толчков мощного землетрясения.

Мэрилин достала пудреницу и пригладила брови. Проглотила пару таблеток.

— Чую, нас с тобой ждет прекрасное лето, Маф, — сказала она. — Как только закончим этот дурацкий фильм, вернемся в Нью-Йорк.

Я завилял хвостом, прыгнул ей на коленки и принялся лизать руки, которым теперь недоставало прежней мягкости. Мне кажется, она была уже под кайфом, когда поднялась на ноги и захихикала. Мы пошли по траве, и Мэрилин останавливалась у относительно свежих могильных плит, читая надписи: «Возлюбленный муж и отец, Эдвин М. Доусон, 1903–1958», «Айрин Л. Нунналли, возлюбленная жена и мать, 1904–1960». Потом начался сектор с могилами постарше; мы шли мимо ничем не примечательных плит, а впереди бежали наши тени. Мэрилин еще раз взглянула на клочок бумаги и повторила записанный номер. Наконец мы нашли нужное место:

«ЭЛИС ТАТТЛ

ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ДОЧЬ, 1925–1937

НАША КРОШКА»

— Она была моей лучшей подругой, — сказала Мэрилин. Какое-то время она гладила буквы на табличке, обводя одним пальцем каждое слово, как будто хотела вписать в их железный закон что-то личное и сокровенное. Она заговорила, обращаясь к могиле: — Элис умерла из-за астмы. Астма взялась откуда ни возьмись, и очень скоро она умерла.

Мэрилин сказала, что хотела принести на могилку цветы, но цветов у нее не нашлось, и она только вновь и вновь водила по табличке пальцем, а потом тронула губы, выудила из сумочки десять долларов и положила их в маленькую стеклянную вазочку, занесенную пылью. Трава казалась неестественно зеленой, бутафорской, но ветер был настоящий. Наконец Мэрилин расхотелось быть на кладбище, и она взяла меня на руки.

— Прощай, Элис, — сказала она, и мы пошли прочь по дорожке. Чем дальше мы отходили от Шепчущих деревьев, тем больше она походила на Мэрилин: когда впереди замаячили ворота, ее походка поменялась, а дыхание стало глубже. Она стиснула меня в объятиях и посмотрела мне в глаза. Мы дошли до края Форест-лоун, и я все еще думал о Мильтоне.

— Равно — мы спим ли, бодрствуем, — во всем, везде созданий бестелесных мириады[53], — сказал я.

— Хороший пес, — ответила Мэрилин.

Неделю спустя миссис Мюррей решила выстирать каждую тряпку в доме. Моя хозяйка была в Нью-Йорке. Не знаю почему, но меня всегда тянуло к прислуге; дело даже не в политике и идеологии, скорее в запахе — и в моей страсти к кухне. Все окна были открыты, на улице, перелетая с цветка на цветок, сплетничали пчелы — рассадник серости и заурядности.