Взгляни на дом свой, ангел

Тогда Люк и Юджин быстро пошли к площади, исполненные великой радости, потому что они слышали Звуки жизни и рассвета. И, шагая, они часто заговаривали о Бене со смехом, со счастливыми воспоминаниями, не как об умершем, а как о брате, уезжавшем на долгие годы, который теперь должен вот-вот вернуться домой. Они говорили о нем с торжеством и нежностью, как о том, кто победил боль и радостно вырвался на свободу. Сознание Юджина неуклюже шарило вокруг и около. Оно, как ребенок, возилось с пустяками.

Они испытывали друг к другу глубокую, ровную любовь и разговаривали без напряжения, без аффектации, со спокойной уверенностью и пониманием.

— А помнишь, — начал Люк, — к-к-как он остриг сиротку тети Петт — Марка?

— Он… надел… ему на голову… ночной горшок… чтобы стричь ровнее, — взвизгнул Юджин, будя улицу диким смехом.

Они шли, хохоча, здороваясь с редкими ранними прохожими преувеличенно почтительно, весело посмеиваясь над миром в братском союзе. Затем они вошли в устало расслабившуюся редакцию газеты, служению которой Бен отдал столько лет, и передали свое известие усталому сотруднику.

И в этой комнате, где умерло столько стремительно запечатленных дней, возникло сожаление и ощущение чуда — воспоминание, которое не умрет, воспоминание о чем-то странном и проходящем.

— Черт! Как жаль! Он был отличный парень! — сказали люди.

Когда над пустынными улицами забрезжил серый свет и первый трамвай задребезжал, подъезжая к площади, они вошли в маленькую закусочную, где он провел в дыму и за кофе столько предрассветных часов.

Юджин заглянул внутрь и увидел, что они были там все вместе, как много лет назад, как кошмарное подтверждение пророчества: Макгайр, Коукер, усталый раздатчик и дальше в углу — печатник Гарри Тагмен.

Люк и Юджин вошли и сели у стойки.

— Господа! Господа! — звучным голосом сказал Люк.

— Здорово, Люк! — рявкнул Макгайр. — Когда же ты научишься уму-разуму? Как живешь, сынок? Как ученье? — сказал он Юджину и несколько секунд смотрел на них пьяными добрыми глазами; мокрая сигарета смешно прилипла к его нижней губе.

— Генерал, как дела? Что вы пьете теперь — скипидар или лак? — сказал моряк, грубо щекоча его заплывшие жиром ребра. Макгайр крякнул.

— Кончено, сынок? — тихо спросил Коукер.

— Да, — сказал Юджин.

Коукер вынул изо рта длинную сигару и малярийно улыбнулся ему.

— Чувствуешь себя получше, сынок, а? — сказал он.

— Да, — сказал Юджин, — гораздо.

— Ну, Юджиникс, — деловито сказал моряк, — что будешь есть?

— Что тут имеется? — сказал Юджин, глядя на засаленное меню. — Не осталось ли жареного китенка?

— Нет, — сказал раздатчик, — был, но весь вышел.

— Как насчет фрикассе из быка? — сказал Люк. — Это имеется?

— Фрикассе из быка не для такого здорового быка, сынок, — сказал Макгайр.

Их бычий смех мычаньем разнесся по закусочной. Собрав лоб складками, Люк заикался над меню.

— Ж-жареный цыпленок по-мэрилендски, — бормотал он. — По-мэрилендски? — повторил он с деланным удивлением. — Разве это не прелестно? — жеманно спросил он, оглядываясь по сторонам.

— Мне дайте бифштекс не больше чем недельной давности, — сказал Юджин, — хорошо прожаренный, а также топор и мясорубку.

— А зачем мясорубку, сынок? — сказал Коукер.

— Для мясного пирога, — ответил Юджин.

— Мне того же, — сказал Люк, — и пару чашек мокко не хуже, чем дома у мамы.

Он ошалело оглянулся на Юджина и разразился громкими «уах-уах-уах», тыча его под ребра.

— Где вы сейчас служите, Люк? — сказал Гарри Тагмен, вытаскивая нос из кружки с кофе.

— В н-настоящее время в Норфолке на военно-морской базе, — ответил Люк. — Обеспечиваем безопасность лицемерию.

— Ты когда-нибудь бывал в море, сынок? — сказал Коукер.

— Всеконечно! — сказал Люк. — За пять центов трамвай домчит меня до пляжа в любую минуту.

— В этом парне были задатки моряка еще в ту пору, как он мочил простыни, — сказал Макгайр. — Я это давно предсказал.

Деловито вошел «Конь» Хайнс, но замедлил шаг, увидя молодых людей.

— Берегись! — прошептал моряк Юджину с сумасшедшей усмешкой. — Ты следующий. Он так и вперил в тебя свои рыбьи глаза. Он уже снимает с тебя мерку.

Юджин сердито оглянулся на «Коня» Хайнса и что-то буркнул. Моряк прыснул как безумный.

— Доброе утро, господа! — сказал «Конь» Хайнс тоном аристократической печали. — Мальчики, — сказал он, печально подходя к ним, — я был очень расстроен, услышав про ваше несчастье. Будь этот мальчик моим родным братом, я не мог бы быть о нем более высокого мнения.

— Хватит, «Конь»! — сказал Макгайр, поднимая четыре жирных протестующих пальца. — Мы видим, что вы скорбите. Если вы будете продолжать, то можете впасть от горя в истерику и расхохотаться. А этого мы не вынесем, «Конь». Мы большие сильные мужчины, но у нас была тяжелая жизнь. Молю, пощадите нас, «Конь».

«Конь» Хайнс не обратил на него внимания.

— Он сейчас у меня, — сказал он мягко. — Я хочу, чтобы вы, мальчики, зашли попозже поглядеть на него. Когда я кончу, вы его не узнаете.

— Черт! Исправление ошибок природы! — сказал Коукер. — Его мать будет довольна.

— У вас похоронное бюро, «Конь», — сказал Макгайр, — или институт красоты?