Взгляни на дом свой, путник!

– Я гостил в Америке, у сестры. Узнал о начале войны Судного дня, метнулся в аэропорт. Пассажирские самолеты в Израиль не летят. Помог один приятель, отправил меня на «толстой Мэри», транспортном военном самолете. На таких самолетах американцы поставляли запчасти к танкам, – рассказывает Нахум. – Сели на Кипре. А там полно наших ребят – война застала кого где. Кто был в Канаде, кто в Уругвае. Везде были у людей дела…

– И все спешили домой, воевать? – спросил я.

– А как же! Запас всегда в бою, говорил наш генерал, – продолжал Нахум. – Я ушел в запас после Шестидневной войны. Но автомат свой чистил раза два в месяц.

– Тебе оставили оружие? – удивился я.

– А как же! – Нахум вскинул голубые глаза. – Я вижу, ты, парень, ни черта не понял… Я тебе уже час прочищаю мозги: израильская армия – это не армия, понимаешь? Израильская армия – один большой кибуц, добровольное сообщество людей, у которых одно сердце на всех – своя страна. Ради нее солдат готов на все… В израильской армии действительную службу проходит пятнадцать процентов личного состава… Остальные восемьдесят пять – в запасе. Я, например, работаю в банке, кто-то водит автобус, кто-то сидит в своей лавке, продает апельсины. Понял? Но если прозвучит шофар войны… Шофар – это бараний рог, в него трубят, чтобы разбудить спящих в момент опасности… Слушай, этот самый Шафаревич ваш, что был диссидентом, потом стал антисемитом… Он сам не еврей? Типично ортодоксальная фамилия… Ну да ладно. Я о чем? Ах да… Так вот, как только сигнал боевой тревоги – все, кто в запасе, берут свое оружие и бегом в условное место… Это у вас, в России, в мирное время армия, как во время войны. Или боитесь, что, когда надо, не соберете никого? – Нахум засмеялся. – А у нас все при деле, нечего сидеть на шее страны. Необученная молодежь – да, пусть подучатся. А мы, ветераны, только сборы проходим, и то до пятидесяти трех лет… Кстати, новые репатрианты служат действительную службу не три года, как коренные ребята, а от четырех месяцев до двух с половиной лет. Смотря по семейным обстоятельствам. А те, кто приехал в Эрец после двадцати четырех лет, те в армии вообще не служат, только проходят трехмесячные сборы.

– Так, значит, ты прошел две войны? – желая польстить своему собеседнику, проговорил я. – И до кого ты дослужился?

– Слава богу, только до солдата, как говорила моя мама, – ответил Нахум. – Сам понимаешь, мама есть мама. В израильской армии офицеры во время боя идут впереди солдат, на пули. Даже генералы впереди войска. Такой у нас устав.

– Кстати, есть анекдот про устав израильской армии, – вставил я. – «Все, начиная от солдата и до полковника, чтобы не давали во время боя советы генералам! Иначе не получите орден!»

Нахум добродушно рассмеялся… В это время в дежурное помещение банка вошел очередной клиент – косопузый мужчина с жирным лицом и черными навыкате глазами. Под расстегнутым воротником на шее мужчины висел массивный золотой могендовид. Короткие пальцы были рассечены массивными золотыми перстнями.

– Шолом, Нахум! – произнес толстяк и добавил что-то на иврите.

– А… Костя, – ответил по-русски Нахум. – Шолом, шолом… Познакомься, Костя, мой приятель. Из Ленинграда. Книги пишет.

– Книги пишет, – повторил Костя. – Делом займись, парень, делом. – Во рту у Кости блеснули золотые россыпи. – В Израиле книг писать не надо, уже написали Тору. Хватит… Делом займись.

Я скованно ухмыльнулся. Неловко, когда на тебя прет хамство, сразу, в упор, словно пикирует.

– Будешь книги писать – будешь сидеть тут, в подвале, как мышь, охранять чужое богатство, как Нахум, – все наставлял толстяк. – Делом займешься – будешь как я: богатый еврей. Хорошо быть богатым евреем. Понимаешь, дорогой, в Дербенте, где я жил, когда говорили «еврей», все знали, что он богатый человек. И не ошибались. А здесь все евреи. Но не все богатые евреи. Поэтому подчеркиваю: я – богатый еврей.

Нахум добродушно подсмеивался. Почему он позволяет этому дикарю так разговаривать, хмуро думал я, он, поэт, автор нескольких детских книг и на русском, и на иврите? Я читал рецензии на его книги, где Нахума сравнивают с детским поэтом Квитко, погибшем в годы репрессий у нас в стране…

– Принес кое-что положить в свой сундук. – Костя достал из засаленного кармана золотую цепь с каким-то камнем. – Купил у араба. Хорошо заплатил, но вещь стоит того. А, Нахум?

Нахум взял цепь, покачал в ладони.

– Хорошая цепь. Тяжелая, – согласился Нахум и вернул владельцу. – Поздравляю.

– Сам не знаю, зачем купил, – буркнул неожиданно толстяк.

Я из вежливости кивнул.

Нахум раскрыл тетрадь, порыскал глазами и ткнул пальцем. Жирный Костя, оттопырив мизинец, расписался в указанном месте и, шаркая подошвами, пошел следом за Нахумом в хранилище.

– Код свой помнишь? – спросил через плечо Нахум.

– Более глупый вопрос ты задать не мог, Нахум? – проворчал толстяк с придыханием.

Вскоре Нахум вернулся, оставив клиента колдовать у своего сейфа – тайна вклада…