Взгляни на дом свой, путник!

Торговали в основном старики и старушки. Молодые и здоровые в это время сидят по ульпанам или ищут квартиру и работу. Как мне хотелось обнять этих стариков, что с надеждой и покорностью смотрят на каждого проходящего мимо их немудреного товара, подойти и обнять их, успокоить встревоженные души. Ничего, милые, все будет хорошо, все будет прекрасно. Вы у себя дома, это главное. Никто не оскорбит вас здесь, никто не ударит, не обидит. У вас есть пенсия, и вы на ту пенсию еще потянете своих домашних.

«Берегите бабушек! – напутствуют друг друга эмигранты. – Это наш собес».

Семья, в которой есть пенсионер, могла считать себя получившей приличное наследство.

Был случай. На второй день после своего приезда я выбрался в город и, потеряв направление, обратился с вопросом к первому встречному. И это была старушка. Маленькое, сухонькое существо в опрятном костюмчике, с ридикюлем под мышкой. Перемешивая русские и польские слова, она спросила:

– А что, пан не хочет взять автобус? – Старушка пытливо взглянула на меня. – То ж далеко идти, пан может запотеть.

Я ответил, что хочу пройтись пешком. И у меня есть при себе платок, на случай если «запотею».

– Нет, нет, – она тронула меня за рукав, – пан не хочет брать автобус, у пана недюже з пенензами?

Она была права – деньги хоть у меня и были, но платить за автобусный билет при здоровых ногах и свободном времени в городе, куда ты попал впервые, мне казалось кощунством. Тем более если идти недалеко.

– Знаете, мадам, я вчера приехал в страну. Мне интересно смотреть на город не торопясь.

– Ах, пан только вчора прибыл до Хайфы?! – воскликнула старушка. – Так это будет мой сюрприз пану. – Она раскрыла ридикюль и достала купюру в двадцать шекелей.

Я обомлел. В начале приезда мне эта сумма показалась весьма значительной.

– Возьмите, пан, возьмите! И купите себе билет на автобус. И фрукты детям. У меня еще есть деньги, не стесняйтесь.

Я отказывался, но как-то уклончиво.

– Евреи должны помогать друг другу. – Глаза и щечки старушки горели, она удерживала мой рукав.

А вокруг уже собралась небольшая толпа, и, конечно, почти все были «русские».

– Полицию позвать, что ли? – предложил кто-то. – Что он пристает к бабке? – и, вникнув в ситуацию, молодой человек с черной бородой добавил: – Возьми деньги, пижон. Я за двадцать шекелей четыре часа метлой на пляже махаю.

Мне осталось лишь поблагодарить старушку.

Вечером мой племянник Ленька, выслушав эту историю и покрутив в руках подаренную бумажку с изображением Бен-Гуриона, спросил деловито: «Где гуляет та бабушка? Точный адрес и приметы!»

Тогда я решил, что неожиданная встреча со старенькой польской еврейкой явилась предзнаменованием удачного моего пребывания в Эрец-Исраэле…

В дальнейшем я встречал подобных стариков (уже без «сюрпризов»). Привыкнув в Ленинграде годами смотреть программу «Время», я испытывал недомогание в девять часов вечера и по совету сестры отправился в «богадельню», что размещалась в трех соседних домах, на крыше одного из которых белела круглая тарелка телевизионной антенны дальнего приема.

Тихий двор утопал в цветах. Банановые пальмы тяжело покачивали еще зелеными плодами. И лишь отдаленные голоса и какие-то хлопки нарушали тишину райского уголка. Поднявшись по опрятной лестнице, я заглянул в распахнутую настежь дверь, что выходила на веранду. Просторная, светлая комната. Раздвинутые портьеры открывали вид на море. Старинное тяжелое трюмо с овальным зеркалом. На стене ковер с какими-то семейными фотографиями. Небольшая прихожая сливалась с кухней, сверкающей хозяйственной утварью. Однако хозяев что-то не было видно. И следующая квартира, выходящая на веранду, пустовала. Приблизившись к третьей двери, я остановился в изумлении. Рядом с косяком висела табличка «Красный уголок». Ну и ну!

Я просунул голову.

Длинный стол, покрытый кумачовой скатертью, упирался в трибуну, только без герба с серпом и молотом. За столом трое мужчин и одна женщина стучали костяшками домино. Всем им было далеко за семьдесят.

– Йося, – женщина взглянула на мою удивленную физиономию, – кажется, приехал твой племянник.

– Этот босяк сегодня уехал в Элат. – Тощий мужчина в полосатой бобочке повернулся в мою сторону и вопросительно уставился блеклыми глазами.

Я объяснил, что живу по соседству и пришел посмотреть программу «Время». Йося кивнул, молча указал на стул и откинул шелковую ширму, за которой прятался телевизор. До начала передачи оставалась четверть часа. Смиренно сложив руки на коленях, я принялся ждать. А со стены на меня с любопытством взирали Ленин, Подгорный, Косыгин и Горбачев. Потрепанные фотографии в каких-то рыжих крапинках. Рядом желтели вырезки из старых газет со знакомым шрифтом то ли «Правды», то ли «Известий». Еще эти стулья, свидетельски стоящие вдоль стены… Словно я вернулся домой и заглянул в родной ЖЭК десятилетней давности, если бы не пианино, затянутое парусиновым чехлом.