Взгляни на дом свой

За окном загромыхало, ухнуло, покатилось по горочкам эхо. Небо вспыхнуло, там, где был свинцовый полог, сверкнуло так ярко, что показалось, лопнуло небо и сквозь небесную трещину вылился расплавленный металл. Внутри Леонтия всё перевернулось, страх сжал сердце, он соскочил с дивана, где читал «Пионерскую правду», спрятался за фикус, осторожно выглянул в окно, отодвинув штору. Из-за Кабацкой горы на Леонтия надвигалась чёрная стена плотных грозовых облаков. Ветер рванулся с верхушки горы прямо в окно, хлопнул форточкой, Леонтий быстро закрутил защёлку, чтобы форточка больше не отворилась, и бросился на кухню, открыл лаз в подпол, спустился на лестницу, щёлкнул выключателем, и закрыл за собой ход. Внутри подпола было прохладно, пахло картофелем, землёй, кошками. Леонтий сидел на лестнице и смотрел на спираль лампочки, которая, мигнув, погасла, потом снова разгорелась. «Не гасни, не гасни! — забормотал Леонтий. — Держись, лампочка!» Наверху затрещала молния ударом пастушьего хлыста, только в тысячу раз сильнее. Гроза нависла над домом, из грузных, одутловатых облаков выплёскивались молнии, разрывая небесную твердь. Но здесь в подполе Леонтию уже был не страшен гром, даже если электричество погаснет, он будет тихо сидеть в темноте, пока гроза не пройдёт, всё стихнет, тучи уйдут и выглянет солнце. Страх грозы всегда был с Леонтием, он, кажется, родился с ним, никто не понимал в семье, чего он так боялся, пытались объяснить ему, что это всего лишь атмосферное явление, гроза высоко, молния не проникнет в закрытые окна, не разрушит дом и не убьёт мальчика. Но Леонтий прятался в платяной шкаф, вставая за пропахшую наф­талином каракулевую шубу и драповое пальто, или заползал под кровать. Но по-настоящему он спасался только в подполе, там, только там он был спокоен, что его не убьёт, не испепелит гроза, превратив в бездыханное холодное тело. Наверху с воем проносились облачные бомбардировщики, архангелы смерти, метающие молнии в людей и бродячих коров. Гроза превратила город в развалины, то там, то тут горели деревянные постройки, на улицах лежат обугленные люди, обезумевшая лошадь бежит по улице Ленина в сторону плотины, на берегу пруда перевёрнутые лодки, под одной сидит, скорчившись в три погибели, девочка, прижимая полосатого котёнка к своей груди. Ветер несет по земле пепел сгоревшей библиотеки. Так она и будет стоять, с выбитыми окнами, безглазая, обожжённая, долгие годы, и сберкасса с обрушенной крышей будет стоять, и Дом пионеров с проломленной кирпичной стеной, и раздавленный музей с некогда ажурной деревянной резьбой, и пустой кинотеатр «Авангард», потерявший вывеску. Везде в городе были видны следы грозы, следы войны: на обочинах улиц обрубки тополей, забитые фанерой окна брошенных домов, стёртая с лица земли больница, — остался только фундамент, вход в здание военкомата заложен кирпичами, — дом пуст, за решётками нет никого, все ушли на фронт, так торопились, что забыли забрать государственный флаг. Флаги везде — на школе, на районной администрации, на прокуратуре и нарсуде, на спортивном зале, на психдиспансере. Это даёт успокоение, кажется, что жители города не сдались, а собирают ополчение. Сейчас они спрятались в подпольях и под лестницами, но скоро гроза затихнет, прокатится по улице 22-го Партсъезда последняя шаровая молния и лопнет, догорит автозаправка, завечереет, оставшиеся в живых соберутся у неработающего фонтана в городском саду, у красной стелы «Никто не забыт — ничто не забыто». Надпись ещё читалась, а металлический профиль героя сдали в металлолом, они же и сдали когда-то, а теперь молча стоят, склонив головы.

Понурят голову, постоят ещё немного и разбредутся по своим норам, снимут за дверью обувку, зайдут, сядут на диван, включат телевизор и быстро забудут, что случилось днём, а когда снова громыхнёт где-то за Атигом или за Орловой горой, они вздрогнут, из рук выпадет газета, они побледнеют от страха, а Леонтий опять бросится по зелёному коридору на кухню, откроет дверь в подпол и скатится вниз.

Сам коридор упирался в туалет, там был небольшой предбанник, в котором стояла круглая стиральная машина «Вятка» с резиновыми валиками для выжимания белья, а дальше, за ещё одной дверкой, — дощатый подиум с бетонным основанием, с деревянной крышкой, скрывавшей зловонную дырку. Раз в неделю к дому подъезжала «говновозка» для отсасывания содержимого выгребной ямы. Во время этой «процедуры» вокруг стоял тот ещё запашок. Где-то Юрий Гагарин покорял космос, а у нас в Нижних Сергах канализация явно была не на высоте. Но это казалось нам верхом комфорта после уборных на заднем дворе или на краю огорода. Зимой обледенелая дырка уличного туалета являлась преддверием ада. Но зато летом можно было доставать ковшиком на длинной палке из выгребной ямы опарышей: белых личинок мух. На него очень хорошо клевал лещ.