Взгляни на дом свой

Новогодняя ёлка высохла, сегодня её вынесли на дрова, весь пол был усыпан иголками, Леонтий загружал ими кузов железного грузовичка и вывозил в коридор. Там он набивал ими карманы зимнего пальто. Теперь ему предстояло вынести их в лес, на ёлочную родину, найти живые деревья и положить у их подножия, чтобы иголки вспомнили: когда-то у них была сестра, которая отдала свою жизнь людям ради праздника, для радости и счастья детей, ради Нового года. Леонтию ездить одному в лес запрещалось, он и сам не поехал бы без отца, но сейчас тихо взял лыжи, подвязал верёвочками валенки и по отцовой лыжне поехал в сторону леса по улице Титова, мимо котельной и бани. За безымянным переулком начались серые заборы, безмолвно охранявшие от леса огороды. За огородами вглубь леса тянулась длинная лыжня, если никуда не сворачивать, то можно взойти по ней на гору Шолом. Лыжню проторил его отец уже после того, как он разгрёб снежные заносы вокруг дома. Нужно было прокопать траншею в снегу, по которой могли выйти женщины и дети, пройти почтальон, участковый или случайный гость. После, немного остыв, он надевал чёрные лыжные ботинки, брал подмышку лыжи и шёл в лес, где на ощупь находил свою лыжню, погребённую ночным снегопадом. Это была его каждодневная зимняя работа. Эту лыжню отец торил после первого глубокого снега, ещё в ноябре, а потом после каждого снегопада проходил ещё раз, утрамбовывая путь. Мать говорила ему: не тори, сам кашляешь, а сам торишь. А он уже не мог не торить, много лет каждую зиму он готовил лыжню для своих учеников, которые шли потом за ним, ускоряя шаг, подлаживаясь под ход своего учителя. Уйдя на пенсию, после каждого снегопада он выходил на окраину улицы Титова и, если видел, что лыжни нет, надевал лыжи и шёл по высокому снегу, прокладывая колею. Отец продвигался вглубь леса, всё больше и больше погружаясь в снег, пока тот не останавливал его своей глубиной и тяжестью. Отец двигался медленно, раскидывая руками верхний слой снега, грудью раздвигая всю толщу снежного покрова. Так он шёл до высоковольтной, там, где ветер выдул ложбины, было легче, но после высоковольтной опять начинался глубокий снег, и отцу казалось, что здесь снег поглотит его с головой и он останется в толще снега умирать. Поэтому у подножия Шолома он поворачивал назад, утрамбовывая, как мог, свою лыжню, от этого она становилась ясно видимой и вполне проходимой даже для младших школьников.

На этот раз лыжня была безлюдна, отец давно вернулся домой и спал на диване, утомлённый борьбой со снегом, накрывшись газетой «Уральский рабочий». Если этой ночью не будет снегопада, то он будет спать до вечера следующего дня, чтобы накопить силы на торение своей лыжни. Леонтий легко шёл по отцовской дорожке, снег не прилипал к лыжам, угадал с мазью, — взял синюю «висти», растёр пробкой. После высоковольтной линии надвигался густой плотный лес без просветов, он стоял огромной стеной, вздымаясь вместе с горой Шолом. Ели были покрыты снегом по самые макушки, снежный покров укутывал деревья почти целиком, пригибая их к земле, превращая в замысловатые снежные скульптуры, которые ярко выделялись на фоне свинцово-серого неба. Вдруг на небольшой поляне он увидел белую глыбу, формой похожую на огромный человеческий желудок.

Весь белый, со вздёрнутым вверх пищеводом, раздутый, грузный, с пузатой кишкой, похожей на хвост, желудок казался каким-то древним животным. Леонтий сошёл с лыжни, проваливаясь по колени в снегу, чтобы подойти ближе и рассмотреть его, но не успел приблизиться, как желудок ожил, на его слизистой надулись и покраснели сосуды, из верхнего конца пищевода выкатилась светлая капля внутренней слизи, из нижнего конца появилась тёмная вонючая кашица. Леонтий испугался, быстро развернул лыжи и, отталкиваясь палками, резво помчался вниз, не оглядываясь, домой на улицу Розы Люксембург. Он оставил в коридоре лыжи, вбежал на кухню, скинул валенки, поставил их на батарею, забрался с ногами на табуретку и стал наблюдать, как тают на полу комочки снега. За окном смеркалось, синий сумрак заливал окно. Леонтий сидел на табуретке и думал о великом желудке, увиденном им в лесу, забыв о сухих иголках, которые так и остались лежать у него в карманах.