Взятая

Спустя несколько минут Кольт опустил мои руки вниз и начал разматывать свою рубашку, убирая её с моих запястий.

Я поморщилась, когда увидела, что сделала с собой. Метки пересекали мои руки вдоль и поперёк подобно каракулям. У меня останутся шрамы. Не такие, как тот, что у меня уже был. Хуже. Которые я не могла бы скрыть.

Раны до сих пор кровоточили, но не так интенсивно.

Кольт потянулся к аптечке и схватил антисептическую салфетку, разорвав упаковку зубами.

— Будет жечь, — сказал он без следа симпатии или сожаления в голосе, просто предупреждение о том, что должно произойти и причинить боль. Но, даже если тон его голоса был лишён эмоций, Кольт был нежен, когда начал заботливо обрабатывать мои раны.

— Я должна поехать в больницу? — спросила я, неуверенная, хочу ли услышать ответ.

Больницы подразумевают вопросы. Это заполнение бумаг с прочерками вместо адреса и имён ближайших родственников. Больницы — это доктора, которые захотят отправить тебя на разговор с социальными работниками, пребывание в психиатрическом отделении и огромные счета, которые я никогда не буду в состоянии оплатить.

И это даже не включает в себя саму медицинскую часть, означающую иглы, швы, уколы и мониторы.

— Нет, — ответил Кольт. — Я могу закрепить их швом «бабочка».

— Что ещё за шов? — спросила я, слегка запаниковав. Я попыталась убрать свои руки от него, но он крепко держал меня за запястья.

— Расслабься, — сказал он. — Это всего лишь особый вид лейкопластыря.

— Ох.

Я смотрела, как Кольт закончил с антисептиком и начал разматывать пластырь. Он выглядел как обычный лейкопластырь, за исключением того, что две его стороны скреплялись чем-то вроде резинки. Кольт разместил его горизонтально на одном из моих порезов, и кожа вокруг моей раны стянулась.

Это было немного дискомфортно, и я поморщилась и отвела взгляд. Как только перестала смотреть, тут же я почувствовала себя лучше. Мой желудок прекратил бунтовать. Голова перестала ощущаться такой пустой. Я не знала, было ли это из-за остановки кровотечения, или потому, что мне становилось дурно, когда я смотрела на то, что сделала с собой.

— Думаю, я потеряла сознание — произнесла я, прежде чем вспомнила, что Кольт не заслуживает знать, что со мной случилось.

Он ничего не сказал.

Я посмотрела на него снизу вверх.

Мне хотелось, чтобы мои глаза сосредоточились на чём-то другом, кроме моих ран, но в то же время последним, что я мечтала наблюдать, был он.

Но я не могла остановиться.

Как будто он притягивал меня к себе какой-то невидимой силой.

В сосредоточенности его лоб прорезали морщины, и Кольт закусил нижнюю губу, продолжая накладывать швы на мою кожу.

Его глаза потемнели, недовольство мной было написано у него на лице.

Закончив со скрепляющими пластырями, он потянулся за бинтом и обмотал его вокруг моих запястий, зафиксировав стороны медицинской лентой.

Как только был наклеен последний её отрезок, он всё убрал обратно в аптечку и затем поднялся.

— Ты сможешь встать? — спросил он, протягивая мне руку.

— Думаю, да.

Его рука обвилась вокруг моей, и я тут же почувствовала головокружение. Не от кровопотери или порезов, а от прикосновения Кольта. Меня бесило, что он на меня так действует, бесило, что может вызывать такие чувства во мне.

Он целовал, касался меня, выталкивая за грань того, что я когда-либо чувствовала, о чём когда-либо даже воображала, что могу ощутить из-за кого-то, кроме Деклана. Это одновременно и притягивало меня к нему, и заставляло злиться на него.

Меня обдало волной жара, когда я вспомнила, каково ощущать язык Кольта у себя во рту, его руки на моём теле, аромат его парфюма, слабый вкус алкоголя в его дыхании, как сильно мне хотелось ощутить его внутри себя.

Я ничего не могла поделать с этим. Я хотела, чтобы он поцеловал меня снова.

И в этот потрясающий момент, когда я стояла перед ним, его глаза искали мои, во мне росла уверенность, что он собирается, собирается притянуть меня к себе и обрушить свой рот на мой.

Но вместо этого Кольт покачал головой:

— Ты сделала это.

— Что?

— Это. Всё кончено.

— Что кончено?

— Это, — он перевернул мои руки, глядя на повязки, которые только что наложил. Его лицо смягчилось, и я что-то уловила в его глазах. Страх? Беспокойство? Я не была уверена. — Ты не сделаешь этого больше.

Беспокойство исчезло с лица Кольта, его вспышка была такой короткой, что я стала сомневаться, существовала ли она вообще. Теперь всё, что там было, — стальная решительность.

— Я больше не порежу себя? — переспросила я недоверчиво, а потом рассмеялась.

— Нет, — ответил он. — Не порежешь.

Он схватил мою сумку и рылся в ней до тех пор, пока не нашёл лезвия и не положил их себе в задний карман. Потом подтянулся, пока не уселся на край письменного стола, а его ноги не болтались в воздухе.

— Всё кончено, Оливия. Я не шучу.

— Ты ведь понимаешь, что это не так просто, правда?

— Это так, — он взглянул на меня снова, и вдоль моего позвоночника пробежала дрожь. — Ты не будешь резать себя снова. Поняла?